с тобой поговорить, Джим? Можно тебе рассказать, что она со мной сделала?
Кэссиди кивнул.
— А с другой стороны, — рассуждал Хейни, — может, лучше не надо. Может быть, лучше держать язык за зубами.
— Нет, — сказал Кэссиди. — Вполне можешь со мной говорить.
— Ты уверен, Джим? В конце концов, она твоя жена. Я не имею права...
— Стой, ты меня слышишь? Говорю тебе, все в порядке. Я старался открыто сказать, что у меня с Милдред все кончено. Я говорил тебе это у Ланди и думал, все ясно.
— Так ты с ней правда порвал?
— Да, — громко провозгласил Кэссиди. — Да, да. Порвал. Развязался.
— А она знает?
— Если не знает или не хочет знать, придется отгонять ее камнями.
Хейни вытащил изо рта сигарету, посмотрел на нее и скривился.
— Не знаю, — сказал он. — Не могу понять. И это доведет меня до психушки. В первый раз в жизни со мной такая беда. У меня были женщины всяких сортов, доставляли мне всякие неприятности. Но такой — никогда. Ничего похожего.
Кэссиди тупо улыбнулся, вспоминая окурок сигары в пепельнице, смятые простыни, сброшенную на пол подушку.
— Не понимаю, чего ты ноешь. Ты ведь свое получил, правда?
— Получил? — вскричал Хейни. — Что получил? — Он широко взмахнул руками. — Получил дикую боль в желудке. Получил раны. Я тебе говорю, Джим, она меня дразнит. Доводит меня.
— Ты хочешь сказать, будто ничего еще не получил?
— Вот что я получил, — объявил Хейни, расстегнул рубашку и обнажил плечо. От плеча почти до середины груди тянулись три ярко-красные царапины от ногтей.
— Лучше смажь чем-нибудь, — пробормотал Кэссиди. — Глубокие царапины.
— Это не больно, — отмахнулся Хейни. — Вот где больно. Вот здесь. — Он попробовал указать место расположения души, гордости или другого какого-то ценного, по его мнению, внутреннего достоинства. — Говорю тебе, Джим, она разрывает меня на части. Она губит меня. Распаляет, пока не начинаю гореть, как в огне. А потом отталкивает. И смеется. Вот что больнее всего. Когда она на меня смотрит и смеется.
Кэссиди затянулся сигаретой, пожал плечами.
— Джим, скажи, что мне делать?
Кэссиди снова пожал плечами:
— Держись от нее подальше.
— Не могу. Просто не могу.
— Ну, дело твое. — Кэссиди встал со стула и пошел к двери. — Одно скажу: если ты вышибешь мне мозги, это не решит проблему.
— Джим, мне стыдно за это. Поверь и прости.
— Ладно, забудем.
Кэссиди повернулся, открыл дверь и вышел. Идя по коридору к лестнице, сказал себе, что все улажено. Но, шагая по ступенькам, чувствовал себя нехорошо. По каким-то туманным причинам он себя очень нехорошо чувствовал. Испытывал темное, навязчивое ощущение, точно видел, как на него надвигается какая-то бесформенная, злобная сила.
Он уверял себя, что это предчувствие исчезнет. Скоро он окажется с Дорис, и все будет хорошо. Все будет в полнейшем порядке, как только он окажется с Дорис.
Он легонько постучал в дверь костяшками пальцев. Ее открыла Дорис. Он вошел в комнату, заключил Дорис в объятия. Наклонился поцеловать и в тот же миг учуял в ее дыхании запах спиртного. А в следующий момент увидел на полу большой пакет, завернутый в бумагу. Прищурился, тяжело задышал. Оттолкнул Дорис. И уставился на пакет.
Она проследила за его взглядом:
— В чем дело, Джим? Что случилось?
Он указал на пакет:
— Это Шили принес?
Дорис кивнула:
— Он сказал, тебе нужна одежда.
— Я велел Шили сюда не ходить. — Он шагнул к пакету, пнул, перевернул, снова пнул, обернулся к Дорис, сердито глядя на нее.
Она медленно покачала головой:
— Что стряслось? Чего ты сердишься?
— Я велел этому седому идиоту держаться отсюда подальше.
— Но почему? Не понимаю.
Кэссиди не ответил. Повернул голову, заглянул в кухню, вошел. На столе стояла наполовину пустая бутылка и пара стаканов.
— Иди сюда! — крикнул он Дорис. — Смотри. И поймешь.
Она вошла на кухню, увидела, что он указывает на бутылку и стаканы. Указующий перст описал круг и теперь грозно показывал на нее.
— Не надолго же тебя хватило.
Она неправильно поняла. Широко открыла глаза в лихорадочной попытке оправдаться и проговорила:
— Ох, Джим, пожалуйста, не подумай ничего плохого. Мы с Шили просто выпили, вот и все.
Глаза его вспыхнули.
— Чья это была идея?
— Какая?
— Выпить, выпить. Кто открыл бутылку?
— Я. — Глаза ее были по-прежнему широко распахнуты, она еще не имела понятия, почему он злится.
— Ты, — повторил он. — Просто из вежливости? — Кэссиди протянул руку, схватил бутылку и сунул Дорис. — Когда я утром уходил, ее здесь не было. Ее принес Шили, правда?
Она кивнула.
Кэссиди поставил бутылку на стол, вышел из кухни, оказался у входной двери, взялся за ручку, распахнул дверь и собрался выйти, но почувствовал, как ее пальцы вцепились в рукав.
— Пусти!
— Джим, не надо, не надо, пожалуйста. Остановись. Шили не хотел ничего плохого. Он знает, что мне нужно, поэтому и принес бутылку.
— Ни черта он не знает, — рявкнул Кэссиди. — Только думает, будто знает. Думает, будто оказывает одолжение, таща тебя назад и толкая в грязь. Одурманивая тебя виски. Пойду сейчас взгрею его, если он не будет держаться отсюда подальше...
Дорис по-прежнему держала его за рукав. Он толкнул ее, не рассчитав силу, и она, пошатнувшись, упала на пол. И сидела на полу, потирая плечо, с дрожащими губами.
Кэссиди крепко прикусил губу. Он видел, что она не намерена плакать. Он хотел, чтобы она заплакала, издала хоть какой-нибудь звук. Хотел, чтобы она обругала его, швырнула в него чем-нибудь. Тишина в комнате была ужасающей и, казалось, усиливала в нем чувство ненависти к себе.
— Я не хотел, — тихо вымолвил он.
— Знаю, — улыбнулась она. — Все в порядке.
Он шагнул к ней, поднял с пола:
— Я очень виноват. Как я мог это сделать?
Она прислонилась к нему головой:
— По-моему, я заслужила.
— Нет, зачем ты так говоришь?
