— Мне следует нарядиться? — спросила Глэдден. — Я так люблю наряжаться.
Харбин молча улыбнулся ей.
— Меня по-настоящему заводит, когда я вся наряжена. Больше всего мне нравится платье с серебряными блестками. Тебе оно нравится, Нэт? Желтое платье с блестками?
— Оно очень милое.
— Прямо умираю, как подумаю, что я его надену сегодня вечером, — сказала Глэдден. — У меня просто зуд по телу начинается, как подумаю, что я беру это платье и надеваю его. А потом мы пойдем куда-нибудь с тобой, и я буду в этом платье.
— Здорово, — поддержал ее Харбин. — Действительно здорово.
— Это всегда здорово, когда я одета в платье, от которого я без ума, а от этих блесток я вообще без ума. Я надену его, и я буду в нем, когда мы пойдем куда-нибудь, и оно будет на мне, и я буду чувствовать себя здорово. Только я об этом подумаю — и мне уже по-настоящему хорошо.
Глэдден вышла. Они слышали, как она добралась до верхней ступеньки лестницы, говоря сама с собою вслух:
— Только подумать об этом!
Они слышали, как она спустилась вниз по лестнице.
— Это и есть кое-что, — сказал Бэйлок, — с чем я ничего не могу поделать.
Он позабыл о своем подбитом глазе и смотрел на Харбина очень прямо, задумчиво и испытующе. Он сказал:
— Это не я действую тебе на нервы. Это девчонка. Девчонка всегда действует тебе на нервы. Эта девушка — гиря у тебя на ногах, и ты знаешь, что она — обуза. Я думаю, пришло время что-то с этим делать.
— Ну хорошо. — Харбин отмахнулся устало. — Прекратим это.
— Она — обуза, — продолжал Бэйлок. — Она — просто обуза.
— Почему бы тебе не заткнуться?
— Ты же знаешь, что я ничего не имею лично против Глэдден. Она неплохая девушка, но дело не в этом. Дело в том, что она — обуза, и ты знаешь это так же, как и я. Разница лишь в том, что я говорю об этом открыто, а ты прячешь это внутри. Ты сам себя обманываешь, и именно потому ты сорвался с катушек. Я не мог даже думать, что это зашло так далеко, но это обещает зайти еще дальше.
— Но разве мы не можем оставить все как есть?
— Разумеется, мы можем, — отозвался Бэйлок. — А еще мы можем просто прикрыть лавочку.
— Ты ходишь по лезвию ножа, Джо. Мне не нравится то, что ты говоришь.
— Я говорю об очевидном факте. Я хочу быть с тобой, когда ты проворачиваешь свои дела. Доомер тоже. Но с девушкой получается совсем другое кино. Все, что она делает, она делает потому, что ты говоришь ей. При помощи собственных мозгов она не могла бы сдвинуться с места на сантиметр, а уж тем более двинуться в нужном нам направлении. Это большое несчастье, и рано или поздно тебе придется столкнуться с ним лицом к лицу. И не говори мне, что ты не предвидишь, что такой день наступит.
Харбин широко открыл рот, потом захлопнул его, стиснув зубы, потом открыл снова:
— Ты пытаешься меня напугать?
— Ты уже напуган.
И тут голос Харбина понизился почти до шепота:
— Будь осторожен.
Интонация Бэйлока резко изменилась.
— Какого черта, в чем дело? — заныл он. — Могу я хотя бы не согласиться с чем-то? Если ты делаешь шаг, а я считаю, что ты выбрал неверное направление, есть у меня право хотя бы указать тебе на это? Разве нет?
— Вечно одно и то же, — отрезал Харбин. — Что бы я ни говорил, ты всегда говоришь «нет». Всему на свете — «нет».
— Я не могу соглашаться, если я на самом деле не согласен.
— Отлично, Джо.
— Ничего не могу поделать, — сказал Бэйлок. — Так уж устроен.
— Отлично.
— Я не хочу показаться занудой, но я продолжаю беспокоиться об этой девчонке. Она оказывает на тебя плохое влияние, и дело идет к тому, что все это отразится на твоей шее. — Он подвинулся ближе к Харбину. — Отпусти ее. — Он придвинулся еще ближе и понизил голос. — Почему ты не хочешь ее отпустить?
Харбин отвернулся. Он втянул в себя немного затхлого воздуха и с усилием сглотнул, что причинило ему определенную боль.
— Мы — организация. Единственное, чего я не позволю, — это раскола организации.
— Это не будет расколом. Если ты скажешь ей уходить, она уйдет.
— Куда она пойдет? — Голос Харбина снова стал громким. — Чем ты ей предложишь заняться?
— С ней все будет в порядке, — настаивал Бэйлок. — А я могу сказать тебе только одно. Если она уйдет, ей будет гораздо лучше, чем сейчас.
Харбин снова отвернулся. На мгновение он зажмурился, представляя себе, что все это ему приснилось и что он очень далеко отсюда.
Но Бэйлок снова был рядом.
— Знаешь, как это с тобой происходит? Как будто ты находишься где-нибудь в суде и жизнью клянешься позаботиться о ней.
— Черт побери вас всех! — не выдержал Харбин. — Оставь меня в покое.
И он вышел из ванной.
Он зашел в комнату, где Доомер сидел на покрывале, опустив свою большую голову и закрыв ее руками. Через несколько секунд появился и Бэйлок. Они оба стояли и смотрели на Доомера.
Доомер медленно поднял голову. Он посмотрел на них, тяжело вздохнул и принялся трясти головой.
— Я сожалею, я сожалею, Джо.
— Все в порядке. — Бэйлок позволил себе на мгновение коснуться рукой плеча Доомера. А затем он быстро перевел глаза, взглянул на Харбина и добавил: — Я хочу, чтобы все было в порядке.
Харбин изо всей силы прикусил губу. Он почувствовал, как дернулась его голова. Он просто не мог смотреть на них обоих.
Глава 3
В ночном клубе, членская карточка в котором стоила пять долларов в год, бледно-зеленый свет ламп заливал каскад волос Глэдден. Сияние касалось верхушки ее головы и там расплывалось пятном. Глэдден склонилась над высоким стаканом, в котором был ром со льдом, и Харбин смотрел, как она пила его маленькими глотками, и улыбался, когда девушка поднимала голову и смотрела на него.
Они сидели за маленьким столиком подальше от центра и от суеты до абсурда маленькой танцплощадки, с краю которой располагались трое музыкантов-негров, игравших без единой паузы. Заведение находилось на втором этаже ресторана на Кенсингтон-авеню, свет здесь всегда приглушен, а посетители всем довольны. Это было довольно-таки хорошее местечко.
— Они дали нам приличную выпивку, — сказала Глэдден.
— Тебе нравится музыка?
— Слишком быстрая.
— А какую ты предпочитаешь?
— Гая Ломбарде.
— Вообще-то я играю на скрипке, — сказал Харбин.
— Не может быть!
