Когда кран приподнял корпус машины над поверхностью моря, из всех щелей длинными белыми струями полилась вода. Теперь машина, висевшая в перекрестье прожекторных лучей, походила на хорошо освещенный аквариум. Уровень жидкости в нем постепенно понижался. Казалось невыносимым увидеть то, что скрывалось под водой на уровне водительского сиденья… Я отвернулся и, только услышав удивленные возгласы, вновь посмотрел на машину.
Кран двинул в нашу сторону своей длинной, терявшейся в темноте стрелой и осторожно опустил машину на набережную. Вода уже не хлестала из нее широкими струями. Последние темные лужи растекались под колесами, ослепительно сверкал никель бампера и совершенно целые стекла салона.
Я не сразу понял, что так удивило столпившихся вокруг людей. Преодолев наконец внутреннее сопротивление, я заглянул внутрь салона. Он был пуст. Совершенно пуст…
— Вы собираетесь отвечать? — спросил капитан, и я с минуту еще молчал, пытаясь вспомнить, о чем он меня только что спрашивал. Ах да, столкновение…
— Нет. Столкновения не было. Крыло и фара повреждены от удара о столб. Это можно проверить.
— Мы и проверим, не беспокойтесь. Но на «вольво» тоже есть следы удара. У нее смята левая часть багажника, сорван задний бампер.
— Возможно, зацепилась во время падения с обрыва.
— Возможно. Но куда все-таки девался водитель? Двери салона остались закрытыми. Если ему удалось выбраться после падения, вряд ли он стал бы закрывать за собой дверь.
— Логично, — одобрил я. Капитан посмотрел на меня с раздражением.
— Но ведь именно вы остались на набережной, пока ваш сотрудник, как его… — он заглянул в протокол, — пока Гвельтов ходил звонить, никуда не отлучались, и вы продолжаете утверждать, что за это время никто, не замеченный вами, не мог подняться на набережную?
— Фара хорошо освещала эту часть берега. Нет, там никто не поднимался.
— Получается, что «вольво» сама собой, без водителя нырнула в море? Или, может быть, водитель растворился?
— Ерунда получается.
— Вот именно, ерунда. Может быть, в конце концов для разнообразия вы расскажете, как все произошло на самом деле? Нет? Ну, тогда я вам расскажу. Вы случайно в темноте задели стоявшую на набережной машину. От удара она упала в море.
Я одобрительно посмотрел на капитана. В логике ему не откажешь. Я дьявольски устал от этой ночи. Если бы у меня так дико не болела голова, я бы, возможно, нашел выход из этой дурацкой ситуации. Хотя капитана тоже можно понять: все происшедшее выглядело чудовищно нелепо, Однако в нагромождении нелепостей и странностей была какая-то своя логика, ускользающая от меня мысль… Если бы я мог хорошо выспаться и потом на свежую голову все как следует обдумать, может быть, я бы понял, в чем дело. Но для этого необходимо сначала избавиться от Ивестера. А судя по началу нашего знакомства, это будет не просто. Инспектор нам попался въедливый и на редкость упрямый. Допрашивал он нас с Гвельтовым раздельно по второму разу. Все искал несоответствия и логические провалы в наших показаниях. Их было сколько угодно. И к утру он окончательно поверил в то, что имеет дело с двумя отпетыми авантюристами, а может быть, и с преступниками. Благо документов у нас с собой не оказалось, и для выяснения наших личностей все равно пришлось ждать утра. Так что ночь дежурства у Ивестера прошла не скучно. Пока появилось начальство, пока звонили в институт — прошло еще часа два, а к этому времени уже пришел ответ на запрос из Бурминского отделения. И в нем сообщалось, что профессор Мишурин бесследно исчез из санатория неделю назад, его нет ни дома, ни в институте, его вообще нигде нет. Объявлен розыск. И хотя сообщение об исчезновении Мишурина запутало все еще больше — для меня оно коечто и прояснило, потому что хорошо укладывалось в то смутное подозрение, которое я упорно гнал от себя прочь, твердо решив заняться им только после нормального восьмичасового сна.
В конце концов, поскольку доказать нашу причастность к исчезновению профессора из Бурмы было невозможно, Ивестер буквально выдавил из меня признание в том, что и темноте я мог и не заметить отсутствие водителя. (Это в несущейсято через весь город машине!) Водолазы прочесали дно бухты и, разумеется, ничего не нашли. Получалось, что мы с Гвельтовым угнали у уважаемого человека, доктора наук, его машину и в хулиганском разгуле сбросили ее с обрыва в море… К сожалению, все это было не так смешно, как могло показаться вначале. Самым же неприятным и, увы, непоправимым во всей этой истории было бесследное исчезновение нашего журнала.
…Я давил на кнопку звонка долго, слишком долго. Я ни на что уже не надеялся, когда дверь вдруг бесшумно распахнулась. Она стояла на пороге в спортивных джинсах и легкой голубой блузке. Казалось, одежда не имеет к ней ни малейшего отношения, так откровенно подчеркивала и передавала она линии ее тела.
— Входите. Я ждала вас. Очередная нелепость. Час назад я сам еще не знал, что первым делом брошусь сюда в полной уверенности, что никого не застану в пустой захламленной квартире, готовый поверить, что и самой встречи не было, что мне все приснилось, привиделось. Наваждение? Возможно.
Я переступил порог. Прихожая была тщательно убрана. Календарь исчез. Выцветшее пятно на обоях прикрывала пестрая дорожка. Я не стал задерживать на ней взгляда, стараясь ничем не выдать своего интереса к исчезнувшему календарю. Эта женщина обладала сверхъестественным чутьем. Я бы не удивился, если бы узнал, что она читает мои мысли.
— Я к вам прямо из полиции… — Умней этой фразы я ничего не смог придумать, чувствовал я себя ужасно, ломило виски, затылок, надо было все же сначала выспаться. Теперь я даже не знал, как продолжить разговор, что сказать ей, о чем спросить. — Пропал мой шеф, заведующий нашим отделением, они почему-то решили, что я имею к этому отношение, в какой-то степени они правы, потому что ночью… Мне показалось… теперь я даже в этом не уверен. Мне показалось, ночью я преследовал именно его… Она взмахнула рукой, как бы отметая эти беспомощные, ненужные сейчас слова.
— Больше я не стану упрекать вас за те пропавшие месяцы. — И замолчала надолго.
Разговор явно не клеился, я все никак не мог решиться выложить ей свои смутные подозрения и догадки, вообще не знал, как начать разговор. Все выглядело слишком нелепо. «Вы меня вчера предупредили — не ходить в лабораторию, так вот, это предупреждение имело смысл. Не могли бы вы сказать, какой?» Звучало это страшно глупо. Поэтому я сидел и молчал. Нервно курил сигарету, стряхивал пепел в предложенную пепельницу, старался не разглядывать ее слишком откровенно и молчал… Похоже, ее нисколько не смущало ни мое молчание, ни мои тщательно замаскированные взгляды. Держалась она сегодня более уверенно. Ну что же, так или иначе придется приступать к деловому разговору, не в гости же я к ней пришел. Или, может быть, все-таки в гости? Дурацкая мысль, дурацкое положение.
— Вчера вечером в лаборатории похитили журнал. — Она никак не прореагировала на мое сообщение.
— Мне иногда кажется, что раньше я курила, но сейчас почему-то совершенно не хочется. — Она взяла из пачки сигарету, размяла ее, понюхала и положила обратно. Потом провела по лицу каким-то усталым, безнадежным жестом.
— Я знала, что вы сделаете из этого неправильные выводы. А журнал, ну, подумайте сами, кому нужен ваш журнал, там же ничего не было, кроме записей о месте и времени отбора проб…
— Так, значит, вы и это знаете?!
— Знаю. Ну и что? — Она посмотрела на меня вызывающе, почти сердито. — Зачем вы пришли?
— Чтобы узнать, чтобы спросить вас…
— Не лгите. — Она подошла и села рядом со мной. — Не нужна вам эта копеечная истина, а ту, настоящую, вы все равно не узнаете, во всяком случае сегодня, а может быть, никогда… И поверьте, это к лучшему. Не дай вам бог когда-нибудь узнать…
Ее глаза сузились. Мне показалось, они излучают какой-то лучистый свет, а может быть, это были всего лишь слезы…
— Ты хочешь знать мое имя? Я молча кивнул.
— Когда я родилась, меня назвали Вестой. Она взяла меня за руку. Ее рука была холодна как лед. И
