«Мементо» надо было вместо обычного телефона непременно заводить видеотелефон – отбоя бы от клиентов не было…
– Да не стойте столбом! – повысила голос красавица в синих «Жигулях», оглядываясь по сторонам. – Вы нам звонили или не вы?
– Я, – грустно признался Дмитрий Олегович, открыл заднюю дверцу и поставил дипломат за заднее сиденье. Напоследок богиня невезения подсуропила ему весьма своеобразную подлянку. Первый раз в жизни он повстречался с таким совершенством – и только на полминуты, чтобы отдать не принадлежащий ему дипломат.
Ну, вот и все. Дмитрий Олегович убедился, что портфель стоит на сиденье устойчиво, после чего вознамерился закрыть дверцу.
– Приятно было познакомиться, – сказал он. – Привет господину Седельникову и наилучшие…
– Какого черта! – не слишком вежливо перебила его телефонная красавица. – Залезайте, вам говорят! Вам что, жить надоело?… – Тонким красивым пальчиком девушка раздраженно ткнула куда-то в сторону.
Дмитрий Олегович зачарованно проследил за ее прекрасной рукой и лишь тогда заметил стального цвета автомобиль, который угрожающе быстро приближался к ним.
В отличие от девушки, этот автомобиль Курочкину сразу же не понравился. Такая вот нелюбовь с первого взгляда. Чего-чего, а жить Курочкину пока еще не надоело.
Дмитрий Олегович вычитал в одной книжке, будто аттракцион «Американские горки» в самой Америке называют «Русскими горками» – якобы с намеком на российское национальное пристрастие к высоким скоростям езды по раздолбанным автострадам, благодаря которым машины перемещаются не только по горизонтали, но и по вертикали, от выбоины к выбоине. Сами же благоразумные янки всегда предпочитали разгоняться лишь на идеально ровных своих дорогах, удобных и гладких, как сковородки. В роду у Дмитрия Олеговича не было ни одного осторожного американца: отец был натуральный здешний Курочкин, дед – Курочкин, прадед вообще, по семейному преданию, находился в родстве с легендарным Василием Курочкиным, поэтом и переводчиком Беранже. Тем не менее на вопрос классика «Какой же русский не любит быстрой езды?» Дмитрий Олегович честно мог бы ответить: «Я!» На опасных скоростях сердце Курочкина пряталось в области желудка и напоминало о себе неприятным сосущим чувством, близким к тошноте.
– А нельзя ли… чуть помедленнее? – задушенно проговорил он, прижимая к себе дипломат. За окнами «Жигулей» внешний мир то и дело сливался в какую-то серо-зелено-белую густую окрошку из мелко нарезанных деталей городского ландшафта.
– Можно помедленнее, – сообщила, не поворачиваясь, телефонная красавица. – И тогда они нас укокошат. Хотите? Я – нет.
Быть укокошенным неизвестно за что Курочкину тоже, в общем-то, не хотелось, даже в компании очаровательного белокурого существа. А вернее, в такой компании – особенно. Поэтому он предпочел не спорить и только покрепче вцепился в дипломат, словно бы тот мог спасти от тряски, мельтешения в глазах и подступающей тошноты.
Несмотря на знание географии центральной части Москвы, Дмитрий Олегович еле-еле ориентировался в пространстве: кусочек Нового Арбата вдруг наезжал на Ивановскую площадь, которая неожиданно оказывалась Остоженкой. Это было, как в детском калейдоскопе, когда от любого, самого незначительного, сотрясения орнамент в зрительной трубке моментально преображался. Во взрослом калейдоскопе, правда, требовались нешуточные толчки под днищем автомобиля, да и узор за окнами, постоянно меняясь, оставался довольно однообразным: все те же фасады, газоны, столбы и яркие киоски.
Курочкину почудилось, что слева на мгновение возникла розовая арка станции «Кропоткинская», похожая на гигантский брелок для ключей. «С какой же мы скоростью едем?» – мысленно содрогнулся Дмитрий Олегович, но побоялся спросить или взглянуть на спидометр. Один только вид сумасшедшей цифры мог вызвать у него дурноту. До сегодняшнего дня Курочкин полагал, что везде по городу развешаны ограничители скорости и большие гонки с препятствиями по центру вообще немыслимы. Выходит, он уже многого не знает о своем родном городе, хотя сегодня уследить за всем и впрямь мудрено. Чуть зазеваешься – и обнаруживаешь вдруг на Поклонной спицу с нанизанным ангелом, каменного истукана Николая у самых стен гостиницы «Москва» или новенький, с иголочки, памятник Российско-Белорусской Дружбе на месте снесенного Добролюбова. Да и какую, помилуйте, дружбу символизируют две одинокие гранитные руки, сжавшие ладони друг друга в последнем смертельном рукопожатии?
– Как приклеились, собаки! – озабоченно проговорила телефонная красавица, глядя в зеркало. Курочкин преодолел силу тяготения, прижимающую его к спинке заднего сиденья, и, обернувшись, посмотрел назад. Серо-стальная машина, чуть поотстав, продолжала преследовать их «Жигули» с явно враждебными намерениями. Не желая отвлекать прекрасную водительницу, Дмитрий Олегович пока не решался спрашивать, кто и почему за ними гонится. Хорошо еще, погоня была не настолько близко, чтобы догонявшие решились применить оружие. После увиденного полчаса назад Курочкин ничуть бы не удивился, обнаружив, как из кабины выглядывает автоматный ствол… Говорят, люди быстро привыкают к хорошему. За сегодняшний день Дмитрий Олегович быстро приучился к плохому и настроился на худшее.
– Если надо, я готов и побыстрее, – мужественно простонал он, борясь с подступающей тошнотой. Перечить прекрасной блондинке он счел бы кощунством. – Я давно уже готова, – через плечо заметила прекрасная блондинка за рулем. – Осталось уговорить нашу тачку. «Жигули» – это, к вашему сведению, не «Мерседес»…
Так Дмитрий Олегович безо всяких наводящих вопросов узнал марку преследующего их автомобиля. «Век живи, век учись», – автоматически подумал он. Ему-то представлялось, что под словом «Мерседес» скрывается что-нибудь чрезвычайно длинное и роскошное, вроде того самого лимузина для миллионеров. Одним заблуждением стало меньше. С другой стороны, особой пользы в новых знаниях тоже не было. Быть застреленным из кабины «Мерседеса» или какого-нибудь «Запорожца» – невелика разница. Как, впрочем, нет разницы и в том, из-за чего суждено погибнуть: из-за плутония или куска колбасы, из-за пачки своих денег или чемодана чужих. Се ля ви. Глубокая философия на мелких местах, случалось, оберегала Курочкина от стрессов: во время плановых распеканий Валентины он, например, иногда спасался мысленными рассуждениями о фармацевтических свойствах углеводов – одной из тем несостоявшейся пока докторской.
Машину тряхнуло, калейдоскоп за боковыми окнами вновь незначительно поменял свой узор. Блеснуло стекло какой-то многоэтажной башни. Дмитрий Олегович не удержался и опять посмотрел назад. Возможно, ему почудилось, но серебристо-серый «Мерседес» приблизился. И, кажется, из кабины уже выглядывала темная неразборчивого вида штуковина.
«Углеводы делятся на две группы, – мысленно проговорил Курочкин, зажмурив глаза. – Простые и сложные. К простым относятся моносахариды, которые не способны гидролизоваться…»
– Кстати, как вас зовут? – внезапно услышал он голос телефонной красавицы.
Вопрос застал Курочкина врасплох, где-то на середине построения в уме формулы альдопентозы, внешне напоминающей безголовый рыбий скелет.
– А? Что? – глупо переспросил он, открыв глаза. Слева мелькнул уголок еще одной башни: очевидно, их машина двигалась по Зубовской.
– Я говорю, как вас зовут? – переспросила блондинка. Дмитрию Олеговичу по-прежнему видна была ее прическа цвета свежей соломы, возвышающаяся над спинкой переднего сиденья. – Если это военная тайна, скажите хоть, как вас прикажете называть. Джеймс Бонд, Зорро, Фредди Крюгер?
Курочкин мигом забыл и про формулу альдопентозы и даже про догоняющий «Мерседес».
– Дмитрий… Олегович, – пробормотал он. – Но можно – просто Дмитрий… – Последние слова слетели с его языка как-то совершенно независимо от его воли. Телефонная барышня выглядела младше его раза в полтора-два и годилась ему в дочери. Правда, по законам генетики такой красивой дочери у него не было бы никогда. Даже если бы лет двадцать назад Валентина согласилась завести ребенка (а она как раз не согласилась).
