сидеть дома и не высовываться. В жизни не чувствовала себя так отвратительно… Даррелл, который, естественно, проходил через все это раньше, утешал меня тем, что мои муки окупятся; дескать, только представь себе, какова сама болезнь, если так тяжело переносится прививка. Невелико утешение, когда ваша голова раскалывается, а бедная левая рука отчаянно болит и совсем не двигается. К счастью, всем этим прелестям пришел конец, причем я уверена, что наш врач очень страдал от того, что его возможности мучить нас были ограничены. Непременно следует ввести золотое правило — ни в коем случае не заводить дружбу с врачом, ибо он способен повести себя самым коварным образом.
Основную часть багажа мы отправили вперед, что помогло отчасти расчистить площадь нашей комнаты, освободить место для укладки личного имущества. Помогло также навести относительный порядок — не нам, конечно, а Софи, потому что стоило нам на минутку отвернуться, как она начинала рыскать по комнате, сжимая в руках метлу и совок, чтобы, выражаясь ее словами, «расчистить тропу в мой уголок».
— Слава Богу, что у меня хоть есть теперь в заделе одна книга, — вздыхал Джерри.
Мне представлялось разумным, прежде чем заканчивать упаковку личного багажа, осведомиться в транспортном агентстве, придется ли нам переодеваться к обеду на борту пассажирского парохода, ибо мне не улыбалось забираться в трюм за нужными вещами. Сотрудник агентства заверил нас, что мы вполне обойдемся без вечерних туалетов.
— И слава Богу, — заметил Даррелл, — ненавижу эти плавучие отели.
Ровно за двадцать четыре часа до отплытия мы получили письмо от пароходства, которое напоминало нам, что мы плывем в обществе испанских и португальских иммигрантов, а потому будем вместе с ними пользоваться местами общего пользования — такими, как уборные, столовые и пассажирские салоны. Во избежание каких-либо нежелательных последствий нам предполагалось подписать соответствующую бумагу, снимающую с пароходства всякую ответственность. Даррелл в ярости кинулся к телефону. Учтивый голос в трубке сообщил ему, что так у них заведено, они уже доставили в Аргентину множество пассажиров, и не было ни одной жалобы. Выслушав все уверения, Даррелл подписал бумагу и вернул ее в контору пароходства, однако мы не без содрогания думали о том, что нам предстоит.
— Сами виноваты, — произнес со стоном Даррелл. — Надо было обратиться к фирме, чьими услугами я всегда пользовался, а не полагаться на незнакомую компанию. Ладно, теперь уже поздно, постараемся как-нибудь выжить.
С великой грустью мы прощались с Софи, которая успела стать неотъемлемой частью нашей маленькой семьи. Она тоже жалела, что приходится расставаться, предпочла бы поехать вместе с нами. И заверила, что если будет свободна, когда мы вернемся, непременно продолжит работу у нас.
Вся семья провожала нас на Центральном вокзале в Борнмуте, и я не без печали покидала город, который больше трех лет был моим домом. В Лондоне мы пересели на поезд, идущий в порт, с огорчением отметили, что от наших попутчиков веет холодом, но утешились мыслью, что они, несомненно, еще оттают на солнышке.
В Тилбери нас без промедления провели от поезда через туннель к пароходу, где пассажиров встречал симпатичный молодой вахтенный помощник капитана. Даррелл предъявил наши билеты, и нас позабавила реакция помощника, когда он увидел, что мы путешествуем туристским классом.
— Простите, сэр, боюсь, вам не к этому трапу, а вон туда, — сказал он, показывая куда-то в самый конец железной громадины, где с палубы на пристань спускались простые деревянные сходни.
Поблагодарив его, мы стали пробираться между тросами и кнехтами, а когда дошли до сходней, не обнаружили никого, кто мог бы объяснить нам, куда следовать дальше. На палубе увидели укрывшегося в дверях от дождя стюарда и с тревогой убедились, что он ни бумбум по-английски. Тем не менее Даррелл помахал у него перед носом нашими билетами, и они, очевидно, что-то сказали этому бездельнику, потому что он жестом предложил следовать за ним. Мы вошли в унылый темный салон с второй дверью в дальнем конце и беспорядочно расставленными, как в пивной, столами и стульями. За одним столом сидел небольшого роста чернявый деятель, который, изучив наши билеты, велел стюарду проводить нас вниз по трапу справа. Мы не увидели на лице деятеля ни тени улыбки, никаких признаков интереса, только выражение смертельной усталости. В конце концов, одолев лабиринт коридоров, мы достигли нашей каюты и с ужасом обнаружили, что она больше всего походит на вместительный гроб. Никаких иллюминаторов, двухэтажная койка, крохотный стол и минимум свободной площади.
— Черт знает что! — разбушевался Даррелл. — Сейчас же пойду к помощнику капитана и потребую, чтобы нас перевели отсюда, сколько бы это ни стоило. А когда вернусь в Англию, сниму шкуру с того типа в транспортном агентстве.
Я осталась ждать в «каюте», а Даррелл ринулся разыскивать помощника. Тем временем дверь каюты напротив отворилась, и оттуда вышла пожилая седовласая дама с термосом в руках. Я вкрадчиво улыбнулась и поздоровалась. Она тоже поздоровалась и представилась:
— Миссис Пирс. Мы с мужем возвращаемся в Буэнос-Айрес.
Я поспешила в свою очередь представиться и сказала, как мы потрясены видом своей обители.
— Не говорите, дорогая. Когда плывешь сюда, еще куда ни шло, потому что в эту сторону не везут иммигрантов, но обратный путь ужасен. Поверьте, мы ни за что не согласились бы путешествовать вот так, но мой бедный супруг — пенсионер, бывший железнодорожник, и билет на хороший пароход стоит куда дороже. Но вы-то почему едете этим классом? Вас не предупредили в транспортном агентстве?
Я рассказала ей, как любезный сотрудник, с которым мы имели дело, расхваливал этот пароход и его удобства, уверил нас, что еще не получал ни одной жалобы от своих клиентов. Миссис Пирс широко улыбнулась.
— Милая девочка, жалоб хватает каждый раз, не столько из-за несчастных иммигрантов, которым все равно, сколько из-за тараканов, из-за обстановки в салоне, где, кстати, подают только пиво, и отвратительной пищи, но хоть бы кто обратил внимание. Вы еще не видели, где приходится спать этим беднягам иммигрантам. Животных так не перевозят, можно подумать, что вернулись времена работорговцев*.
В эту минуту возвратился Даррелл, и лицо его выражало крайнее уныние.
— Извини, Джеки, но все билеты на этот чертов пароход проданы, так что нам придется остаться здесь. Но мне обещали дать знать, если кто-то вернет билет. Надо же мне было свалять дурака и поверить тому типу в агентстве.
Миссис Пирс еще не ушла, я извинилась перед ней и представила Джерри.
— Я понимаю, как вы разочарованы, — сказала она, — но на борту есть несколько англо- аргентинцев, и мы постараемся скрасить вам плавание. К тому же нам предстоят интересные заходы, кое- где будем стоять по два дня, это внесет какое-то разнообразие. Жаль, конечно, что в отличие от нас вам досталась каюта без иллюминатора, так что у вас порой будет очень жарко, но, может быть, в пути кто- нибудь сойдет и вы сможете поменять каюту.
С этими словами она извинилась и ушла, предоставив нам ломать голову над тем, как разместить наши личные вещи.
— Придется отнести все в багажное отделение, — заключил Даррелл.
— Но как же мы сможем, когда понадобится, доставать одежду?
— Тогда и придумаем что-нибудь, а сейчас давай решим, какие чемоданы нам нужны в первую очередь.
С великим трудом, преодолевая сопротивление нашего стюарда, мы переместили большую часть вещей, после чего попытались как-то разместиться в каюте.
Несколько лет спустя мне довелось встретиться с бывшими военнослужащими, на чью долю выпало сомнительное удовольствие в годы войны плавать именно на этом пароходе, и все они дружно выражали свое сочувствие, когда я описывала прелести нашего путешествия. Их удивляло только одно: как это «чертово судно» все еще держится на плаву.
