Запах колонии пингвинов можно услышать задолго до того, как вы увидели ее. Ничто не сравнится с этим сладковатым рыбным запахом и ничто не сравнится с глупостью этих птиц. Колония простиралась на несколько километров, и снимать ее обитателей не составляло никакого труда, они совсем не обращали на нас внимания, поглощенные размножением, добычей пищи в море и кормлением птенцов. Участок их обитания напоминал лунный пейзаж, земля была изрыта воронками гнезд. Основное скопление птиц помещалось под прикрытием высокой песчаной дюны, через которую этим тупицам приходилось карабкаться, направляясь за рыбой к морю. Маленьким птицам было адски трудно под жгучими лучами солнца карабкаться вверх по склону; правда, зато потом они могли скатываться вниз с гребня дюны. Учитывая путь туда и обратно, им приходилось покрывать в общей сложности больше шести километров; мне такое регулярное путешествие не представило бы удовольствия. И я не могла взять в толк, почему самые жаркие часы дня они проводили, стоя на солнце и тяжело дыша, вместо того чтобы укрыться в своих прохладных норках. А еще я с тревогой отметила высокий уровень смертности — кругом валялись высохшие трупики птенцов, причем они явно не были жертвами хищников. Сам климат тоже можно было назвать лунным, поскольку в тени царил холод, а на солнце ничего не стоило сильно обгореть. Не могу сказать, чтобы я с грустью покидала колонию пингвинов: лично мне они показались довольно скучными, отнюдь не отвечающими тому представлению, какое у меня сложилось при наблюдении их собратьев в зоопарках. До сих пор я не могу без боли смотреть на этих бедняг.
Когда мы не были заняты съемками птиц, то, стоя на четвереньках, копались в песке, отыскивая следы поселения патагонских индейцев, о котором нам рассказал Уичи, и нашли множество искусно изготовленных, ярко окрашенных наконечников для стрел, а также скребки и даже древнее орудие охотников — бола (три круглых камня, привязанных к длинному ремню, который при метании обматывался вокруг ног страуса или гуанако). А в ложбине за дюной Джерри раскопал индейский череп.
— Какая жалость, что этот замечательный народ исчез, — заметил он с горечью. — И почему так называемые примитивные люди и дикая фауна непременно должны уходить в небытие перед лицом прогресса?
Мария Рене перевела его слова нашему хозяину, и тот ответил, что эти места всегда наводят на него печаль, он постоянно ощущает присутствие одиноких душ индейцев.
— Здесь и сейчас живут индейцы, но я с тоской думаю о горемычных духах.
И впрямь тут ощущалась атмосфера скорби и невзгод*. А пингвинам хоть бы что, знай себе ковыляли взад-вперед через дюны, безучастные к глупости человека.
С облегчением взяли мы курс обратно на север, к полуострову Вальдес с его колониями морских слонов и котиков. Сам полуостров пленил наш взгляд, разительно отличаясь и красками, и рельефом от остальных частей Патагонии — плоской, почти совсем безжизненной равнины. Здесь волнистые гряды были покрыты высокими зелеными кустами с желтыми цветками, даже дороги другого цвета — красные вместо серых. И фауна отличалась разнообразием: шестерка рыжеватых гуанако, родичей ламы, спокойно созерцала, как мы проезжаем мимо, однако поспешила удалиться, когда Джерри задумал их снять, явно полагая, что он, подобно местным фермерам, вознамерился стрелять; вдоль дороги трусили броненосцы; над кустами порхали ржанки; множество мелких пестрых пичуг пролетали над нами, когда мы тряслись на ухабах курсом на Пунта-Норте, где надеялись получить нужные сведения и — что было еще важнее — запастись водой, каковой Патагония отнюдь не богата.
Добравшись до цели, мы были радушно встречены тремя батраками. Для них, пасущих овец в глухомани, всякий иноземный гость — событие: нам тотчас предложили перекусить и выпить вина, и они решительно отказывались отвечать на наши вопросы, пока мы не управились с предложенной нам отличной жареной бараниной. Мария Рене вкратце изложила им, что нас интересует, зачем мы приехали в Аргентину. Они слушали как завороженные, мне показалось даже, что их потрясли слова о том, что мы прибыли из далекой Британии ловить и снимать здесь животных. Как бы то ни было, они охотно вызвались нам помочь. Сказали, что котиков найти будет нетрудно, они недавно произвели на свет потомство и держатся кучно на берегу недалеко от поместья, а вот с морскими слонами дело обстоит сложнее. Эти уже покинули привычные лежбища, теперь могут обретаться в самых разных местах вдоль побережья. Правда, у них есть кое-какие излюбленные убежища; и пастухи пометили на наших картах несколько точек.
Мы не пали духом и выбрали недалеко от лежбища котиков подходящий уголок для своего лагеря. Наши новые друзья вызвались обеспечивать нас питьевой водой и мясом, когда понадобится. Обосновавшись в ложбине по соседству с дорогой, мы занялись благоустройством, выкопали яму для очага, запили баранину чаем и легли спать. Три женщины разместились в лендровере, а Даррелл улегся под машиной, укрывшись брезентом. Не скажу, чтобы мы устроились удобно, все же, поворочавшись, все крепко уснули*.
Когда мы утром разобрались в наших конечностях и выбрались из машины, Даррелл уже развел костер и приготовил кофе. Пока мы наслаждались этим напитком, он рассказал, что на рассвете его навестил крупный самец гуанако. Явно недовольный вторжением каких-то мерзких тварей на его территорию, он негодующе кряхтел и фыркал, потом удалился так же быстро и бесшумно, как появился.
— Великолепный зверь, — сказал Даррелл. — Просто безобразие, что их так нещадно истребляют.
Налив себе по второй чашке, мы обсуждали наши планы на день; в это время со стороны берега донесся какой-то странный звук.
— Силы небесные, что это такое? — воскликнула Мария.
— Котики, надеюсь, — отозвался Даррелл. — Ну-ка, заканчивайте кофепитие, поехали туда, посмотрим. Не для того мы проделали такое путешествие, чтобы вы сидели тут и таращились на костер. Пока вы дрыхли, я приготовил бутерброды и наполнил две фляжки водой, так что ленч нам обеспечен.
Джерри развил небывалую для столь раннего времени суток энергию: не успели мы оглянуться, как он отделил от машины прицеп, погрузил в лендровер наши припасы и съемочную аппаратуру, и мы затряслись на ухабах курсом на звук.
— Держись подальше от края скал, Джерри, — взмолилась я. — Не то мы свалимся прямо на голову котикам. Лучше вовремя остановимся и подойдем к краю пешком.
Как ни странно, он не стал возражать, и мы подкрались к обрыву, вооружившись биноклями и камерами.
— Нет, вы только посмотрите! — воскликнул Даррелл, стоя на самом ветру.
— До чего же хороши, черти!
В самом деле, зрелище было потрясающее. И на берегу внизу творилась такая кутерьма, что невдомек, на чем остановить свой взгляд.
— Какой очаровательный детеныш! — Софи показала на существо, смахивающее на мармеладного зверька.
— А какой великолепный самец! — восхищался Даррелл, любуясь могучим зверем, который лежал, задрав морду кверху, в окружении золотистых поклонниц.
Но зрительные впечатления уступали звуковым. Оттеняемый шумом моря, сплошной рев, напоминающий гул просыпающегося вулкана, встретил нас ударной волной. Ошеломляющее впечатление производили также краски. На фоне изумрудного прибоя и покрытых зелеными водорослями камней поблескивали на солнце красновато-коричневые и золотистые шубки. Я села, любуясь и вслушиваясь. А Даррелл принялся лихорадочно снимать, меняя объективы и отчаянно чертыхаясь, когда малейшее облачко заслоняло солнце. Он был в экстазе, он буквально влюбился в котиков, и нам лишь с великим трудом удалось через несколько дней оторвать его от них, чтобы отправиться на поиски морских слонов.
Два дня мы метались вдоль побережья, проверяя указанные нам точки. Тщетно… Джерри дико
