превращается в клейкую грязь, повез нас в деревню.
Деревня оказалась довольно типичной, стены хижин были возведены из неровных обрезков пиленого леса и покрашены известкой. Вокруг каждой хижины был садик — клочок земли, окруженный бамбуковой изгородью. Кое-где в садиках виднелись странные наборы старых жестянок, чайников и сломанных бочек с посаженными в них цветами. От дороги садики отделялись канавами с грязной водой. У калиток через канавы были перекинуты грубо сколоченные шаткие мостики. У одного из таких сооружений Хельмут и остановил машину. Мы с надеждой вглядывались в густые заросли гранатовых деревьев, усеянных красными цветами.
— На днях я, кажется, видел здесь попугая, — сказал Хельмут.
Мы вышли из машины и через шаткий мостик прошли к бамбуковой калитке. Хлопнув в ладоши, мы стали терпеливо ждать. Вскоре из маленькой хижины вылетела стайка шоколадных карапузов, одетых в драные, но чистые рубашки. Они выстроились в ряд, словно армейское подразделение, приготовившееся к обороне, и, как по команде, засунув в рот пальцы, стали рассматривать нас черными глазами. За ними показалась мать, невысокая, довольно красивая индеанка с робкой улыбкой.
— Входите, сеньоры, входите, — пригласила она, делая знак рукой, чтобы мы вошли в сад.
Мы вошли. Луна, присев на корточки, стал тихо разговаривать с обрадованными ребятишками, а Хельмут, излучая благожелательность, неотразимо улыбался женщине.
— Этому сеньору, — сказал он, крепко стискивая мое плечо, словно боясь, что я могу убежать, — этому сеньору нужны живые bichos, а? На днях я проезжал мимо вашего дома и увидел, что у вас есть попугай, самый обыкновенный и довольно уродливый попугай. Я не сомневаюсь, что сеньору он не понравится. Но мне все-таки хочется показать ему эту ни на что не годную птицу. Женщина рассердилась.
— Это красивый попугай, — заговорила она визгливо и негодующе, — это очень красивый попугай, это даже исключительно редкая птица. Ее поймали высоко в горах.
— Чепуха, — твердо сказал Хельмут, — я много раз видел таких птиц на рынке в Жужуе, и они были настолько обыкновенными, что их отдавали буквально даром. Этот несомненно из таких же.
— Сеньор ошибается, — сказала женщина, — это самая необыкновенная птица, очень красивая и ручная.
— Не думаю, чтобы она была красива, — сказал Хельмут и важно добавил:— А что касается того, что она ручная, то сеньору все равно — пусть она будет дикой, как пума.
Я почувствовал, что мне пора вмешаться в спор.
— Э… Хельмут, — неуверенно начал я.
— Да, — сказал он, поворачиваясь ко мне и глядя на меня глазами, в которых еще горел отблеск битвы.
— Мне не хочется вмешиваться, но не лучше было бы сначала посмотреть птицу, а потом уже торговаться? Я хочу сказать, что она может оказаться и самой обыкновенной, и очень редкой.
— Да, — сказал Хельмут, пораженный новизной этой мысли, — да, давайте посмотрим птицу.
Он повернулся и посмотрел на женщину.
— Где же эта ваша жалкая птица? — спросил он.
Женщина молча показала через мое левое плечо, и, обернувшись, я увидел попугая, который с интересом смотрел на нас, сидя среди листьев на ветке гранатового дерева всего футах в трех от меня. Стоило мне взглянуть на него, и я понял, что он должен стать моим, потому что это была редкость — краснолобый амазон, птица по меньшей мере необычная для европейских коллекций. Для амазона он был, пожалуй, мелковат, но зато оперение у него было красивого травянисто-зеленого цвета с желтыми подпалинами; вокруг черных глаз у него были белые кольца, а на лбу — очень яркие алые перышки. На ногах, там, где кончались перья, он, казалось, носил оранжевые подвязки. Я жадно глядел на него. Потом, попытавшись сделать бесстрастное лицо, я обернулся к Хельмуту и с нарочитым безразличием пожал плечами. Я уверен, что это ни на мгновение не могло обмануть владелицу попугая.
— Это редкость, — сказал я, пытаясь передать модуляциями голоса отвращение к попугаю, — я должен заполучить его.
— Вот видите? — сказал Хельмут, снова переходя в наступление. — Сеньор говорит, что это самая обыкновенная птица и что у него уже есть шесть таких в Буэнос-Айресе.
Женщина глядела на нас очень недоверчиво. Я стараются напустить на себя вид человека, который уже обладает шестью краснолобыми амазонами и больше в них не нуждается. Женщина колебалась, но потом пошла с козыря.
— Но этот попугай говорит, — торжественно сказала она.
— Сеньору все равно, говорит он или нет, — быстро отразил ее натиск Хельмут. Мы все подошли к птице и собрались в кружок возле ветки, на которой она сидела. На этот раз попугай смотрел на нас безучастно.
— Бланке… Бланке, — ворковала женщина, — como te vas? <Как ты поживаешь?
— Мы дадим вам за него тридцать песо, — сказал Хельмут.
— Двести, — отрезала женщина. — За говорящего попугая двести — и то дешево.
— Чепуха, — сказал Хельмут, — почем нам знать, что он говорящий? Он же до сих пор ничего не сказал.
— Бланке, Бланке, — страстно ворковала женщина, — поговори с мамой… говори, Бланке.
Бланке смотрел на нас задумчиво.
— Пятьдесят песо, и учтите, мы даем эту кучу денег за птицу, которая не говорит, — сказал Хельмут.
— Madre de Dios <Матерь Божья
— Пятьдесят песо, и больше никаких, — решительно произнес Хельмут.
— Бланке, Бланке, говори, — взывала женщина, — скажи что-нибудь сеньорам… пожалуйста.
Попугай зашелестел зелеными крыльями, склонят голову набок и сказал отчетливо и медленно:
— Hijo de puta <Сын шлюхи
Женщина остолбенела, она стояла с открытым ртом и не могла поверить в вероломство своего любимца. Хельмут глубоко и удовлетворенно вздохнул, как человек, знающий, что битва выиграна. Медленно, с нескрываемым злорадством он повернулся к неудачнице.
— Так! — прошипел он, словно злодей в мелодраме. — Так! И это, по-вашему, говорящий попугай, а?
— Но, сеньор…— тихо произнесла женщина.
— Довольно! — оборвал ее Хельмут. — Мы уже достаточно наслушались. К вам пришел иностранец, чтобы помочь вам. Он дает вам деньги за никчемную птицу. А что делаете вы? Вы пытаетесь надуть его. Вы утверждаете, что ваша птица говорит. Вы стараетесь выманить побольше денег.
— Но она действительно говорит, — неуверенно запротестовала женщина.
— Да, но что она говорит? — шипел Хельмут. Он замолчал, вытянулся во весь свой рост, набрал полные легкие воздуха и проревел:— Она говорит этому великодушному, доброму сеньору, что он сын шлюхи.
Опустив глаза, женщина водила пальцами ноги по пыли. Она была побеждена и понимала это.
— Теперь, когда сеньор знает, каким отвратительным вещам вы научили эту птицу, я думаю, что он от нее откажется, — продолжал Хельмут. — Я думаю, что теперь он не предложит вам даже пятидесяти песо за птицу, которая оскорбила не только его, но и его мать.
Женщина бросила на меня быстрый смущенный взгляд и вернулась к созерцанию большого пальца своей ноги. Хельмут повернулся ко мне.
