Когда их огромные длани мягко сжали наши ручонки, я сказал себе, что с такими людьми лучше дружить, чем враждовать. Командира никак нельзя было отнести к недомеркам, но рядом с ними и он выглядел несколько тщедушным.
Наше войско привезло с собой сети, фонари, переносной прожектор, а также огромный бидон с чаем, без чего, как свидетельствует история, ни один британский солдат или иной воин, прошедший британскую выучку, не в состоянии функционировать гладко и эффективно, когда надо перехитрить и одолеть противника. Распределив между собой диковинное снаряжение, мы зашагали гуськом по узкой тропе сквозь кустарник, который припас для нас столько влаги, что уже через сто шагов мы промокли насквозь до пояса. Затем тропа нырнула в долину, и дальше путь шел через заросли прямых китайских гуайяв, чередующихся где с искривленными черными стволами эбенового дерева, где с группой древа путешественников, напоминающего воткнутый в землю изящный веер восемнадцатого века. Крутую тропу узловатыми венами пересекали корявые корни. И столько воды кругом, что после каждого шага оставались лужицы, точно осколки разбитого зеркала в мягкой и скользкой грязи карамельного цвета, которая в сговоре с корнями норовила сломать вам ногу, как ломают хрусткий грифель. Солнце склонялось к западу, и косые тени еще подбросили нам хлопот. По мере того как мы, скользя и спотыкаясь, спускались в до-липу, воздух становился все гуще и горячее, и к окружающей влаге добавился наш собственный лот. После крутого откоса, по которому мы буквально скатились, смешанный лес сменился кущами темно-зеленых криптомерии с тяжелыми пучками хвои, напоминающих на первый взгляд какие-то особенно ершистые сосны.
— Долина Розовых Голубей, — гордо возвестил Дэйв. — Не сразу я ее отыскал, пришлось порыскать. Большая часть стан обретается здесь.
Не успел он договорить, как с деревьев слева от пас донесся громкий, хриплый, влекущий призыв: «Кару-у, кару-у, кару-у, ку-У, ку-у, ку-у».
— Ага! — воскликнул Дэйв. — Слышите? Что-то они сегодня рано явились.
В приливе восторга он запрокинул голову и воспроизвел перекличку целой стаи голубей, изображая широчайшую гамму чувств — от злобы до искательной любви. Голуби примолкли, явно пораженные этим внезапным звуковым каскадом; так человек, напевающий в ванне, наверное, был бы ошарашен, подпой ему вдруг ансамбль песнь и пляски Советской Армии.
— Чудно, — удивился Дэйв. — Обычно они отвечают. Ладно, давайте-ка лучше рассыплемся и приступим к поиску, они вот-вот начнут устраиваться на ночевку.
Выполняя его указания, мы рассыпались и начали пробираться сквозь криптомериевую чащу, высматривая деревья, обеспечивающие хороший обзор, или же прогалины, позволяющие без помех следить за прилетом голубей. Я приметил на склоне большую криптомерию с сучьями почти от самой земли, так что лезть на нее было все равно, что подниматься по трапу. В десяти-двенадцати метрах над землей я втиснулся в удобную развилку, снял с шеи бинокль и приготовился к встрече с розовыми голубями. С моего наблюдательного пункта открывалось широкое поле зрения, включающее ту часть лесистого откоса, где, заверил меня Дэйв, собирались на ночь голуби.
В ожидании я размышлял над своеобразным методом отлова, который разработал Дэйв. Птицеловы прибывают на место перед самым заходом солнца и ждут прилета голубей. С началом сумерек птицы, неторопливо взмахивая крыльями, направляются к дереву, избранному ими для ночевки. Ваше дело — взять это дерево на заметку. Когда сгустится мрак (лунные ночи — смерть для таких предприятий), участники охоты подходят с фонарями к дереву, окружают его и направляют лучи света на спящего голубя. Затем вы живо лезете вверх по стволу и либо руками, либо сетью, напоминающей сахарные щипцы, хватаете птицу, которая при этом продолжает крепко спать или же пребывает в этаком голубином оцепенении.
Послушать — ни за что не поверишь, что так можно кого-нибудь поймать, однако я слишком много поездил и повидал разных способов звероловства, чтобы спешить с выводами.
Солнце опустилось совсем низко, и темно-голубое с металлическим оттенком небо как-то потускнело и посерело. Лощина переливалась зеленью и золотом, и весь пейзаж дышал миром и покоем. Внезапно на ветвях надо мной появилась стайка зеленых белоглазок — маленьких хрупких пичуг с бледно- желтым кольцом вокруг глаз. Взволнованно чирикая и пересвистываясь, они исполняли причудливые акробатические трюки, выискивая крохотных насекомых среди иголок. Я сложил губы трубочкой и пискнул. Пичуги реагировали очень потешно: разом перестав стрекотать и добывать себе ужин, они собрались на толстом суку и воззрились на меня через своп монокли. Я снова пискнул. После секундного замешательства белоглазки возбужденно зачирикали и стали приближаться ко мне. Вот они уже оказались на расстоянии вытянутой руки; я продолжал пищать, и пичуги, все больше волнуясь и наклонив голову набок, придвинулись еще ближе. Повиснув вниз головой меньше чем в полуметре от моего лица, они озабоченно рассматривали меня и обсуждали сей странный феномен пронзительными тоненькими голосками. Я приготовился к тому, что белоглазки вот-вот усядутся на меня, но в эту минуту над гребешком пролетели два розовых голубя и опустились на криптомерию метрах в пятнадцати от моего дерева. Я поднес к глазам бинокль и спугнул этим мою лилипутскую публику.
— Только что два пролетели, — крикнул Дэйв с берега речушки на дне долины. — Кто-нибудь их приметил?
Он говорил мне, что голуби совсем ручные, и все же я с удивлением смотрел, как эта пара воркует и кивает у себя на дереве, не обращая внимания на человеческий голос.
— Я приметил! — крикнул я в ответ и снова подивился, как это птицы не улетают в испуге.
Они сидели рядышком друг с другом, время от времени соприкасаясь клювами в голубином страстном поцелуе, и грудь их отливала нежным цикламеновым оттенком в лучах заходящего солнца. Один из них, очевидно, самец, то и дело кланялся и громко ворковал, при этом самка, подобно всем горлицам, ухитрялась выглядеть в одно и то же время безучастной, негодующей и истеричной — ни дать ни взять манерная девица, настроившаяся на меланхолию.
Вскоре появились еще голуби, общее их число выросло до шести, и каждого из вновь прибывших приветствовали возгласы кого-нибудь из членов нашего отряда. Наблюдая в бинокль, я увидел, как пара голубей, прилетев из-за гребня, опускается на ветку в полутора-двух метрах от майора Глэйзбрука, который старательно карабкался на разлапистую макушку криптомерии по ту сторону долины. Один голубь сел рядом со мной и несколько минут сосредоточенно созерцал меня, прежде чем решил, что лучше поостеречься, и улетел. Как тут не поражаться, что столь ручные (а может быть, просто глупые?) птицы, идеальная мишень для неразборчивого стрелка, еще не перевелись совсем.
Примостившись поудобнее, мы продолжали наблюдать за голубями, и, когда по долине поползли вечерние тени, птицы стали медленно перелетать с дерева на дерево. Пара, за которой я следил, снялась с места и пропала среди ветвей, но только я приготовился слезть на землю и отправиться на поиски, как они появились опять и уселись на высоком суку. Вид у них был довольный и ублаготворенный, и я надеялся, что они сделали наконец свой выбор, но, когда я уже едва различал их в сумерках, голуби, к великой моей досаде, снова взлетели. К счастью, они ограничились тем, что поднялись на другой сук, метров на шесть- семь повыше, и угомонились. Вскоре вся долина погрузилась в мрак. Поминутно рискуя сорваться, я осторожно спустился на землю. В глубине долины Дэйв по каким-то лишь ему ведомым соображениям вздумал изобразить стадо кабанов — плескаясь в речушке, хрюкал, ухал и повизгивал так похоже, что не отличить от натуры. Казалось, цель этого концерта — лишить сна всех розовых голубей в округе, но они знай себе продолжали мирно почивать, явно привычные к таким звукам.
У меня пересохло во рту, и по пути к дереву, на котором спали мои голуби, я сорвал несколько сочных алых плодов гуайявы, чтобы утолить жажду их кнсловатои мякотью. Сев на землю и прислонясь спиной к стволу голубиной спальни, я съел целую горсть. С приходом темноты начался концерт цикад. Мало того, что их резкий, пронзительный стрекот беспощадно сверлил уши и череп, он еще обладал своего рода чрсвовещательным эффектом: цикада изощряется в пении метрах в десяти от тебя, а чудится, будто она сидит на твоем плече. На бледно-изумрудном тельце длиной около трех сантиметров крылышки мерцали, словно матированное стекло церковных окоп, а глаза насекомого отливали золотом.
Под неистовый звон цикад я размышлял над ожидающими нас проблемами. Поскольку мы были вынуждены сообразовать голубиную операцию с возможностями оперативного отряда маврикийских богатырей, пришлось остановиться на этом вечере, не дожидаясь безлунных ночей. А это означало, что нам
