нему, крепко обхватила всеми конечностями и уснула глубоким сном предельно утомленного существа. После этого мишки стали чередоваться. Пока один мылся, другой играл роль приемной матери, и такой порядок превосходно устраивал Топси.
Но потом Топси стала совсем большая, переросла своих плюшевых мишек, и пришла пора отучать ее от них. Ей предстояло перейти в большую клетку к другим шерстистым обезьянам, а туда нельзя брать с собой мишек. И вообще пусть привыкает жить в обществе. Мы выбрали ей в товарищи крупную рыжеватую морскую свинку, которую отличали миролюбивый нрав и полное отсутствие мозгов. Сперва Топси не обращала на нее внимания, кроме тех случаев, когда морская свинка слишком близко подходила к ее драгоценному мишке, — тут преступнице доставалась затрещина. Но вскоре Топси открыла, что с морской свинкой спать еще уютнее, чем с плюшевым мишкой, так как у нее есть свое «центральное отопление». Сама морская свинка (это был самец, которого мы для краткости называли Гарольд), мне кажется, о таких вещах не задумывалась. Мысли Гарольда — если у него вообще были какие-нибудь мысли — вращались всецело вокруг пищи. Проверять съедобность всего, на что он натыкался, — в этом Гарольд видел смысл своей жизни, и вряд ли ему нравилось, что какая-то деспотичная шерстистая обезьяна срывает столь важное дело. А у Топси был строгий распорядок, когда ложиться, играть и так далее, и она вовсе не собиралась приноравливать его к трапезам Гарольда. Только он найдет приличный кусок моркови или что- нибудь в этом роде, как Топси, решив, что пора спать, хватает его за заднюю лапу и самым бесцеремонным образом тащит в выстланный соломой ящик. Мало того, Топси взбиралась Гарольду на спину, обхватывала его всеми конечностями, чтобы не сбежал, и погружалась в глубокий сон. Ну прямо жокей-переросток на маленькой тучной каурой лошадке.
И еще одно отравляло жизнь Гарольда: Топси вбила себе в голову, что с ее помощью он будет скакать по ветвям так же прытко, как она сама. Надо только втащить его наверх, а там он уже покажет себя превосходным верхолазом. Но вот как его оторвать от земли, такого жирного, нерасторопного? Притом оторвать одной рукой, ведь второй надо держаться! Поднатужившись, она зажимала его под мышкой и лезла по сетке вверх, но уже через несколько дюймов Гарольд выскальзывал и шлепался на пол. Бедняга Гарольд, тяжело ему приходилось. Зато мы добились своего, и Топси вскоре забыла про своих плюшевых мишек. Можно было переводить ее в большую клетку к другим шерстистым обезьянам. А Гарольд вернулся в загон морских свинок.
Одна мартышка из Западной Африки, по имени Фред, тоже причинила нам порядочно хлопот, прежде чем прижилась. Это был взрослый самец, крупнейший из всех виденных мной представителей рода красных мартышек. Жил он у одной семьи в Англии как комнатное животное. Для меня остается загадкой, каким образом они ухитрились вырастить его так, что за все это время он их ни разу не укусил. А ведь у него были длинные, больше двух дюймов, и острые словно бритва клыки. Нам говорили, будто вплоть до своего переезда к нам Фред каждый вечер заходил в гостиную своих хозяев и смотрел телевизор.
Но больше всего нас потряс его наряд. Хозяева напялили на Фреда вязаный джемпер ужасного красного цвета, каким у нас в Англии красят почтовые ящики. А так как у красной мартышки от природы густая ярко-рыжая шерсть, получилось такое сочетание красок, от которого жмурились даже самые нетребовательные к моде служащие нашего зоопарка.
Беда в том, что Фред скучал по телевизору и прогулкам на автомашине. А поскольку, с его точки зрения, он лишился этих удовольствий из-за нас, то Фред с первой минуты возненавидел всех, ни для кого не делая исключения. Стоило кому-нибудь приблизиться, как он бросался на сетку и яростно тряс ее, скаля зубы в свирепой гримасе. И ведь до тех пор, пока он не проникнется к нам доверием и симпатией (будет ли это когда-нибудь?), с него не снимешь ужасного одеяния. А Фред сидел себе на ветвях в своем красном джемпере и даже не думал нас прощать. Между тем джемпер с каждым днем становился все грязнее и непригляднее, и наш Фред был похож теперь на обитателя самых жалких трущоб. К каким только уловкам мы ни прибегали, чтобы освободить его от далеко не гигиеничной одежды, — все напрасно. Он очень ею гордился и с возмущением отвергал наши попытки раздеть его. Может быть, подождать, пока шерсть сгниет и джемпер сам свалится? Но он явно был связан из очень прочной шерсти, не один год пройдет, прежде чем износится. Выручил нас случай. Наступила сильная жара, температура в павильоне млекопитающих сразу подскочила. Первое время Фред был только доволен, но затем и он не выдержал. Мы заметили, что мартышка нерешительно подергивает свой джемпер. А на следующее утро мерзкое одеяние аккуратно висело на суку в клетке, и нам удалось длинной палкой снять его. С той поры нрав Фреда начал меняться. Что ни день, все спокойнее. Полностью доверять ему пока еще нельзя, но во всяком случае вражда его к людям теперь поумерилась.
Нелегко пришлось нам на первых порах и с малабарской белкой. Имя ее было Милисент. Малабарские белки — уроженки Индии. Это самые крупные из всех белок, они достигают около двух футов в длину, сложение у них крепкое, хвост длинный и пушистый. Шерсть на груди и животе шафранно-желтая, на спине темно-рыжая. На ушах, словно черные лоскутки, торчат большущие кисточки. Как и положено белкам, «малабарки» очень живые, быстрые, любопытные, но ими не владеет страсть грызть все подряд. Милисент, конечно, была исключением. Она полагала, что крупные, ярко-оранжевые парные резцы даны ей природой лишь для того, чтобы сокрушать ими клетки. Это вовсе не значит, что она рвалась на волю. Проделав здоровенную дыру в одной стенке, Милисент переходила к другой и снова принималась за работу. Мы ухлопали кучу денег на починку, пока не догадались обить изнутри клетку железом. А чтобы не лишать Милисент физических упражнений, мы клали ей в клетку большие чурбаны, которые она обрабатывала как электропила.
Когда мы получили Милисент, ее никак нельзя было назвать ручной, она молниеносно вонзала вам в палец зубы, если вы по глупости предоставляли ей такую возможность. Сколько мы ее ни задабривали грибами, желудями и прочими лакомствами, Милисент оставалась все такой же свирепой. Видно, она принадлежала к тем животным, которых просто нельзя приручить… Но тут произошла странная вещь.
Однажды мы увидели белку на полу клетки в обмороке. Осмотрели ее — никаких видимых симптомов. Когда у моих зверей появляется какое-нибудь загадочное недомогание, я, во-первых, ввожу больному антибиотики, во-вторых, держу его в тепле. Милисент сделали укол, затем ее перевели в павильон рептилий, единственное помещение, где мы топили летом. Дело пошло на поправку, но белка еще не проявляла прежней прыти, а главное, у нее совсем переменился нрав. Из яростного человеконенавистника Милисент вдруг превратилась в такого друга Homo sapiens, что мы диву давались. Стоило открыть дверь клетки, как она кидалась нам на руки, нежно покусывала пальцы, внимательно заглядывала в глаза, и ее длинные усы дрожали от волнения. Лежать на руке, как на ветке, стало ее страстью, она могла так дремать часами, только бы позволяли. Теперь, когда Милисент исправилась, ее по утрам выпускали из клетки гулять по павильону рептилий. Очень скоро она открыла, что в черепашьем загоне есть все, что может пожелать почтенная малабарская белка: инфракрасная лампа, излучающая приятное тепло, спины гигантских черепах, где можно отлично посидеть, вдоволь плодов и овощей. Важные рептилии тяжело двигались по своему загону, а Милисент каталась на них верхом. Только черепаха найдет заманчивый кусок и вытянет шею, чтобы подобрать его, как белка прыгает на пол, хватает лакомство и возвращается с добычей обратно на панцирь, оставив рептилию в полной растерянности. Наверно, гигантские черепахи были рады-радешеньки избавиться от Милисент, когда мы вернули ее после полного излечения в павильон мелких млекопитающих. Что ни говори, а таскать лишний груз на своем и без того тяжелом панцире — мало радости. Да и каково это для черепашьих нервов, когда из-под носа постоянно исчезают самые лакомые куски.
Отловленные дикие животные в отличие от выкормленных человеком осваиваются в неволе все по-разному. Одним на это нужен изрядный срок, другие с первой минуты держатся так, словно родились в зоопарке. Нам прислали двух бурых шерстистых обезьян, только что полученных из Бразилии. Самец был великолепный, лет двенадцати — четырнадцати, вполне развитый. Это нас не очень радовало, потому что взрослые обезьяны с трудом привыкают к неволе, а то даже чахнут и погибают. Мы поместили обезьян в клетку, принесли им фруктов и молока. Увидев пищу, самец сразу оживился, и только открылась дверца, как он сам подошел и принялся есть и пить из мисок, не дожидаясь, когда их поставят на пол. Можно было подумать, что он нас знает давным-давно. С первого дня этот самец стал совсем ручным, хорошо ел и явно был доволен жизнью на новом месте.
Многие животные, пока не приживутся, всячески пытаются вырваться из клетки, не потому, что мечтают о воле, а просто скучают по старой обители, по транспортной клетке, к которой успели привыкнуть
