данном случае все усилия такого рода приводили лишь к тому, что пострадавший зарывался глубже в вязкий ил. Однажды Ларри, охотясь, упал в такой проток, и понадобились соединенные усилия Марго, Лесли и мои, чтобы извлечь его. Увязни граф основательно, и в одиночку мне его не вытащить, а пока я побегу за людьми, ил может засосать его целиком. И я прыгнул в воду, чтобы помочь графу. Я знал, как следует ходить по такому дну, да и весил раза в четыре меньше нашего гостя, так что меня ил вполне выдерживал. Я крикнул графу, чтобы он не шевелился, подождал меня.
— Merde! — услышал я в ответ; стало быть, рот графа еще находился над водой.
Он повторил попытку вырваться из устрашающей алчной хватки ила, но не преуспел и замер, издав безнадежный крик, подобно тоскующей чайке. Он был напуган до такой степени, что, когда я подошел и начал тянуть его к берегу, он с громкими воплями стал обвинять меня в том, что я-де хочу затолкать его глубже в ил. В поведении графа было столько нелепо ребяческого, что я не мог удержаться от смеха; естественно, он только еще больше раскипятился и с пулеметной скоростью затараторил что-то по- французски. Скудно владея этим языком, я ничего не понимал, но, справившись наконец с неуместным смехом, опять ухватил его под мышки и потащил к берегу. Внезапно мне представилось, какой потешной показалась бы эта картина — двенадцатилетний мальчуган силится спасти крупного мужчину — стороннему зрителю, и на меня снова накатило. Сидя в грязной воде, я буквально визжал от смеха.
— Почему ты смеяться? — закричал граф, пытаясь повернуть голову в мою сторону. — Почему ты смеяться? Ты не смеяться, ты тащить меня, vite, vite!
В конце концов, продолжая давиться смехом, я снова ухватил его под мышки и сумел подтащить почти к самому берегу. Здесь я оставил его и выбрался на сушу, чем и вызвал новый взрыв истерии.
— Не уходить! Не уходить! — в панике завопил граф. — Я погрузился. Не уходить!
Не обращая внимания на его крики, я высмотрел вблизи несколько самых высоких стеблей бамбука и пригнул их к земле один за другим. Они потрескивали, но не ломались, и я развернул их к графу так, что получилось нечто вроде зеленого мостика между ним и сушей. Следуя моим указаниям, он повернулся на живот и стал подтягиваться за стебли, пока не добрался до берега. Когда он наконец выпрямился на дрожащих ногах, вид у него был такой, точно его от пояса вниз облили жидким шоколадом. Зная, что вязкий ил мгновенно высыхает, я предложил графу почистить его бамбуковой щепочкой. Он вонзил в меня убийственный взгляд и яростно выпалил:
— Espece de con!
Слабое знание языка не позволяло мне уразуметь смысл сего речения, но, судя по жару, с каким оно было произнесено, его стоило сохранить в памяти.
Мы зашагали домой. Граф кипел от ядовитой злобы. Как я и предполагал, ил на его брюках высох со сказочной быстротой; казалось, ноги графа обтянуты светло-коричневой мозаикой. Если глядеть со спины, сходство с бронированной кормой индийского носорога было так велико, что я чуть снова не расхохотался.
Пожалуй, на беду мы с графом подошли к дверям нашего дома как раз в ту минуту, когда подкатил вместительный «додж», за рулем которого восседал наш самозваный ангел-хранитель, хмурый толстяк Спиро Хакьяопулос, а на сиденьях сзади — все мои родичи, разрумянившиеся от вина. Машина остановилась, и пассажиры уставились на графа, не веря своим глазам. Первым опомнился Спиро.
— Ей-богу! — воскликнул он с улыбкой, поворачивая к маме свою массивную голову. — Мастеры Джерри разделались с этим ублюдками.
Мои родные явно разделяли его мнение, однако мама поспешила прийти мне на выручку.
— Боже мой, граф, — сказала она, искусно изображая ужас, — что вы такое сделали с моим сыном?
Граф только разинул рот, пораженный дерзостью ее заявления.
— Джерри, милый, — продолжала мама. — Будь хорошим мальчиком — ступай и переоденься, пока ты не простудился.
— Хороший мальчик! — вскричал граф, не веря своим ушам. — Да он душегуб! C'est une espece de…
— Ну-ну, дружище, — вмешался Ларри, обнимая грязные плечи графа. — Я уверен, что это недоразумение. Пойдем, выпьешь бренди и переоденешься. Да-да, не сомневайся — мой брат будет наказан. Его непременно строго накажут.
Ларри увел в дом негодующего гостя, а остальные члены семьи окружили меня.
— Что ты с ним сделал? — спросила мама.
Я ответил, что ничего с ним не делал, граф сам всецело повинен в случившемся.
— Не верю я тебе, — сказала Марго. — Ты всегда так говоришь.
Я возразил, что был бы горд признать свою вину, будь я и впрямь виноват. Логика этих слов произвела должное впечатление.
— Не все ли равно, приложил тут руку Джерри или нет, — вмешался Лесли.
— Важен результат.
— Ладно, милый, — заключила мама, — ступай и переоденься. А потом придешь и расскажешь все, как было.
Однако случай с «Бутлом» не произвел эффекта, на который все надеялись
— граф упорно продолжал гостить в нашем доме, словно решив покарать всех нас, причем вел себя еще более беспардонно. Правда, я уже не испытывал к нему мстительного чувства; стоило мне вспомнить, как он барахтался в протоке, и меня одолевал неудержимый смех, ранивший нашего гостя почище любых оскорбительных действий. К тому же граф, сам того не ведая, пополнил новым выражением мой французский лексикон. Я испытал это выражение при первом же случае, когда допустил какую-то ошибку во французском сочинении, и убедился, что оно очень гладко выговаривается. Однако мой наставник, мистер Кралевский, реагировал отнюдь не одобрительно. Заложив руки за спину, он расхаживал по комнате, похожий на погруженного в транс горбатого гнома. Услышав мой возглас, Кралевский застыл на месте с широко раскрытыми глазами; теперь он смахивал на гнома, которого ударило током от прикосновения к поганке.
— Что ты сказал? — глухо произнес он.
Я повторил смутившие его слова. Мистер Кралевский содрогнулся, зажмурившись и сморщив нос.
— Где ты это слышал? — последовал новый вопрос. Я объяснил, что так говорит граф, который гостит у нас.
— Вот как… Понятно. Больше никогда не повторяй эти слова, ясно? Никогда! Запомни… да, что на этом свете даже аристократы в минуты сильных потрясений иногда способны выразиться неудачно. Это вовсе не значит, что им следует подражать.
Я вполне понимал Кралевекого. Падение в канал для графа несомненно должно было явиться сильным потрясением…
Но сага о графе на этом не кончается. Приблизительно через неделю после его отъезда Ларри за завтраком пожаловался на недомогание. Мама надела очки и пристально посмотрела на него.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она.
— Не чувствую обычной энергии и бодрости.
— У тебя что-нибудь болит?
— Нет, — признался Ларри, — не то, чтобы болит, просто вялость какая-то, тоска и сильная слабость, словно из меня всю ночь сосал кровь Дракула. Но ведь наш последний гость, при всех его пороках, не был вампиром.
— Выглядишь ты вполне нормально, — сказала мама. — Но все же лучше показать тебя врачу. Доктор Андрочелли уехал в отпуск, так мы попросим Спиро привезти Теодора.
— Ладно, — апатично согласился Ларри. — И скажи уж сразу Спиро, чтобы заказал для меня место на английском кладбище.
— Не говори таких вещей, Ларри, — встревожилась мама. — А теперь ложись-ка ты в постель и никуда не ходи, ради бога.
Если Спиро оправдывал звание ангела-хранителя, готового выполнить любое наше пожелание, то доктор Теодор Стефанидес был нашим оракулом и советчиком по всем вопросам. Он прибыл, степенно
