она спешила набить рот виноградом, сгребала в кучу возможно больше плодов и садилась на них, надеясь, что благоверный не заметит ее уловки. Закончив хирургические действия над апельсином, Чемли съедал его и швырял кожуру в Лулу, чаще всего попадая ей в затылок. Бросая снизу, он тем не менее искусно поражал намеченную цель. Напомнив тем самым Лулу о своей глубокой привязанности, он кидался на нее, когда она меньше всего того ожидала, награждал затрещиной и стаскивал кричащую супругу с укрываемых ею фруктов. После чего садился, засовывал в рот банан, хорошенько разжевывал его, выплевывал на ладонь и принимался толстым пальцем перемешивать жидкую кашицу с видом человека, выбирающего монеты для торгового автомата.
В чем всегда можно было положиться на Чемли, так это в том, что он не упустит случая подстроить вам какую-нибудь каверзу. Возьмитесь провести по зоопарку важных гостей — уж он не подведет. Словно знает, что ваши экскурсанты — люди знатные и вы ждете от него приличного поведения. Со злорадным огоньком в глазах он живо оценивал ситуацию и соображал, какое безобразие сотворить. Обычно Чемли начинал с того, что задавал Лулу взбучку: дергал ее за волосы, сбивал с ног и принимался прыгать на ней. Он делал это по двум причинам. Во-первых, из всех шимпанзе, каких я когда-либо знал, Лулу издавала самые громкие и пронзительные вопли; это было нечто среднее между свистом обезумевшего паровоза и скрипом ножа по стеклу. Во-вторых, Чемли обнаружил, что ничто так не занимает публику, как небольшой семейный скандал. Убедившись, что общее внимание сосредоточилось на нем, он принимался насиловать супругу или же, сидя на ветке, с большим вкусом занимался самоудовлетворением, заставляя почтенных зрительниц смущенно краснеть и обмахиваться путеводителями. Усыпив бдительность публики временным смирением, он отрыгивал на ладонь полупереваренные фрукты и швырял щедрый дар через решетку, заставляя перемазанных липкой субстанцией экскурсантов с криками разбегаться в разные стороны. Чемли обожал таким способом разгонять толпу, это был верх его устремлений, жизнь не могла даровать ему более изысканное наслаждение.
Сколько лет мне ни доводилось показывать зоопарк важным гостям, я неизменно с великой опаской приближался к клетке Чемли, и мои опасения всегда оправдывались. Посему мне так живо запомнился тот день, когда приехал Дэвид Эттенборо записывать свою программу для радио.
Программа была предельно простая, мы с Дэвидом неторопливо переходили от клетки к клетке, рассказывая забавные истории про животных, с коими встречались в разных концах света. Теперь такое творчество не прошло бы, нынешней публике подавай цветное изображение и самый крупный план. Однако в те далекие счастливые времена паровой тяги радиослушатели были не так взыскательны. Для начала мы условились, что я просто проведу Дэвида по зоопарку, чтобы мы решили, на каких животных остановимся и что каждый из нас будет говорить. Он впервые приехал к нам, и, хотя мы делали только первые шаги, Дэвид был восхищен знакомством с нашими подопечными и нашими задачами. Мы так увлеклись, что я подходил к обители Чемли, совершенно позабыв об осторожности. Что до Дэвида, то он при виде обезьян издал радостный крик и поспешил подойти поближе к клетке. Случилось так, что именно в эту неделю нас форменным образом засыпали экзотическими фруктами. Шимпанзе уписывали все, что приходилось на их долю, однако это весьма пагубно отозвалось на их желудках. В итоге было бы сильным преуменьшением сказать, что их клетка изобиловала липкими предметами для метания. При виде ничего не подозревающих жертв Чемли пришел в восторг. Зачерпнул две горсти боеприпасов и, как только Дэвид подошел к отжиму, запустил в него с неизменной меткостью. Снаряды поразили Дэвида точно в грудь, и белейшая рубашка его приобрела сходство с навозной кучей. Дэвид в ужасе замер, а Чемли, ободренный первым успехом, столь же метко отправил следом еще два снаряда. Я поспешил прийти на помощь Дэвиду, пока он не превратился в ходячий сортир. Всячески извиняясь, отвел его в дом, где он смог умыться, и дал чистую рубашку. После доброго стаканчика виски он как будто смягчился, но, возобновив обход зоопарка, я следил за тем, чтобы он был поосмотрительнее, и старался идти первым.
Надеясь, что годы затуманили память Дэвида, я позвонил ему, напомнил, что он так и не вернул мне мою рубашку, и выразил пожелание, чтобы он приехал и показал чудесные кадры из «Жизни на земле», едва ли не самые трогательные во всем сериале, где Дэвид сидит в лесу, окруженный горными гориллами. Для вящей убедительности я добавил, что наш общий давний друг Крис Парсонс (он заведовал в Би-би-си отделом естественной истории, когда снимался сериал) согласился обеспечить техническую сторону показа. Дэвид тотчас ответил «да» — и не подвел, хотя так и не привез рубашку взамен моей.
С изобразительным искусством проблема решилась так же просто, как с телевидением, ибо кто мог лучше представить анималистику, чем Дэвид Шеперд? Превосходный живописец, Дэвид давно отдал свое сердце диким животным Африки, особенно слонам. Яркие, волшебные картины, изображающие этих толстокожих и других зверей, прославили художника во всем мире, а деньги, вырученные им за свои творения, пошли на создание Фонда охраны диких животных Африки. Перед нашей встречей меня предупредили, чтобы я вел себя так, словно мы одинаковые безумцы. И когда знакомство состоялось, я и впрямь убедился, что у нас с Шепердом много общего, хотя кое в чем он меня превзошел, ибо я не способен на такое безумство, как выходить в саванну с палитрой в руках в компании кинооператоров, чтобы писать портрет дикого слона. Не помню уже, сколько раз за операторами гнались недовольные животные, однако знаю, что Крис Парсонс, руководивший бригадой киношников, вернулся из Африки наполовину седой и ощущение тревоги не покидало его глаз. Как бы то ни было, Шеперд согласился приехать показать кадры, на которых видно, как он спасается бегством от слона, и рассказать о важной роли диких зверей вообще и для искусства в частности.
Джонни Моррис не один год изображал в телесериале «Магия животных» ограниченного, придурковатого смотрителя зоопарка. Я давно был знаком с этим мягким, добрым человеком, великим мастером потешной имитации. Однажды, когда он снимал фильм на островах Силли, я одолжил ему своего пса (тоже Джонни) в качестве этакой мини-звезды, а потому считал, что он обязан на добро ответить добром. Джонни сказал, что с удовольствием приедет и расскажет забавную историю про то, как он (в роли смотрителя) не мог поладить с одним слоном.
Итак, в общем и целом все было улажено, однако Саймон продолжал метаться кругом как одержимый. Следовало забронировать номера в гостиницах, не забыв про цветы, обеспечить кучу других деталей. Суровые метеоистины не облегчали его труд. По горькому опыту мы знали — если где-то над Атлантикой бушует шторм (допустим, возле Фолклендских островов), он непременно явится на Джерси, чтобы испортить нам настроение. Если где-то между Антарктидой и Ла-Маншем возникнет облачко тумана, оно обязательно накроет серой шапкой наш остров, не давая самолетам ни сесть, ни взлететь. Обычно это происходило как раз тогда, когда мы были вынуждены развлекать какого-нибудь скучного гостя, от коего мечтали поскорее избавиться, или когда предвкушали визит сердечного друга. На сей раз разгулялись боковые ветры, и за несколько часов до начала концерта самолет с Дэвидом Эттенборо и другим важным реквизитом бросало туда-сюда в воздухе над островом, пилот твердил, что садиться невозможно, а Саймон отвечал, что непременно нужно. Самолет сел прежде, чем рыжая шевелюра Саймона стала белой.
Теперь, когда все важные персоны прибыли и разместились в гостиницах, Саймону предстояло каждого снабдить пропуском для входа в огромный зал в Форт-Ридженте, поскольку особа принцессы охранялась, разумеется, чрезвычайно строго. Саймон так старался не упустить ни одной мелочи в приготовлениях, что забыл о пропуске для себя, и, когда все звезды уже собрались в зале, его у входа остановили охранники. Сколько Саймон ни твердил, что он — организатор всего шоу, его мольбы отскакивали как от каменной стены. Без пропуска — нельзя. Он был на грани нервного срыва, наконец кто-то узнал его, и Саймона с великой неохотой впустили в зал.
Наконец наш праздник начался. Открывая его, я объяснил, что нами руководило желание показать, как важны другие животные, населяющие планету, как они самым различным образом влияют на нашу жизнь. По обе стороны от меня в эти минуты стояли прелестные дочурки Саймона, четырехлетние близнецы, в изображающих дронта замысловатых костюмах, и я боялся, как бы девочки не задохнулись в них от жара, источаемого светильниками. Перед тем как покинуть сцену, я напомнил, что дронт — символ нашей организации, потому-то я и вышел в сопровождении двух дронтов, жаль только, что это не плодовитая пара…
Все шло как по маслу, было очевидно, что наши звезды получают от своих выступлений не меньше удовольствия, чем публика. Глядя, как весело и щедро делятся своими талантами мои друзья, я мысленно возвращался к событиям этого дня. День выдался долгий и непростой, и погода отнюдь не миловала нас. Когда бы наша патронесса ни решала порадовать нас своим визитом, на остров непременно с ревом
