прижимая локоть к ране. Я задерживаю проворную Сирену. Пышная корма вроде не сильно ей мешает. Сирена часто останавливается и ждет, пока я переведу дыхание и сдвинусь с места. Но я должен ползти первым, чтобы не потерять след.
Лабиринт сильно разветвлен. Я слышу шорохи и писки, сверлящие уши. Когти скребут прямо по обнажившимся нервам. Когда Сирена направляет луч фонаря в боковые норы, там тускло поблескивают красные точки. Крысоиды по-прежнему ведут себя осторожно; они не подходят ближе, чем на несколько шагов, будто догадываются, что патронов у нас – в обрез. В отличие от двуногих, твари усваивают горький опыт: гибель сородичей стала назиданием прочим. Теперь крысоиды знают: жертвы вооружены. Но они знают и другое: надо всего лишь терпеливо ждать. Осталось недолго. Луч фонаря начинает мигать…
Я настолько свыкся с болью, что ее всплески, сопровождающие любое движение, уже не выдавливают из меня хриплых стонов. Стоны умирают в глотке. Думаю, если измерить преодоленное нами расстояние, оно составило бы по прямой не больше сотни метров. Но каждый из них дается с огромным трудом.
Свет. Тьма. Свет. Тьма. Мысли тоже подчинены этому ритму. Они увязают во мраке и делают неожиданные рывки на свету. В одно из таких мгновений я сообразил, что давно не слышу голоса ЕБа. Оставалось сопоставить Его долгое молчание и отсутствие ловушек в крысоидном лабиринте.
Кажется, я сделал важное открытие. Вероятно, важнейшее за всю мою жизнь…
Свет. Тьма. Свет.
Я пытался поймать обрывки мыслей, метавшихся на раскаленной сковородке мозга… Уровни… Зоны… Контроль… Неужели в Монсальвате действительно имелись зоны вне Его контроля? Или целые горизонтали?! Подожди-ка, не будем забегать вперед… О чем я? Ах да. Это называется… Как ни крути, это называется свобода. Другого слова еще не придумали… То непонятное, что олицетворяет дурацкая Статуя – неуклюжая и ежедневно меняющая позы…
Какая горькая ирония! После многих лет поисков обнаружить свободную зону – и что же?! Она находилась там, где невозможно выдержать дольше нескольких суток!
Свет. Тьма…
Для начала
Тьма. Свет. Долгая пауза на свету… Утрата – это заноза, которую не выдернешь из сердца…
Но возник и побочный эффект: теперь Его Бестелесности не надо было ни в чем меня убеждать; я сам поверил в существование Того Места. И если выживу, начну искать его по собственной воле. Зерно одержимости дало всходы. Я даже догадывался, как называется То Место. Разобравшись со
Тьма. Свет.
Короткое слово из Новейшего Завета.
Рай.
Свет. Тьма.
Все еще помню слово:
Кажется, я начинал догадываться, что оно означало.
Уровень, где здешний божок наконец-то оставит нас в покое! Местечко, где
Тьма.
В мозгу трусливо пищали призраки: жратва! вода! логово! патроны!…
Идите к черту! Я добуду все это
Свет. Тьма.
Оборотень заворочался внутри. Я впервые осознавал его намерение, стремление выбраться наружу. Должно быть, он тоже почуял
А крысиный лабиринт – что ж, будем считать его адом. Временно. Пока не отыщется местечко похуже. Почему-то я был уверен, что за Его Бестелесностью не заржавеет.
Я начал выкрикивать ругательства в Его адрес – все то, что когда-либо слышал от хулителей. На ругательства у меня память прекрасная. Они сыпались из моей перекошенной пасти, минуя сознание. Но я не бредил. Я должен был проверить кое-что. Я хотел убедиться, что ЕБ ни хрена не слышит.
Поскольку меня не испепелила на месте электрическая дуга, я расхохотался. Потом обернулся, чтобы посмотреть на Сирену. Иногда мне кажется, что она может улавливать мои мысли или, во всяком случае, состояние.
В тусклом мигающем свете я вдруг увидел ее лицо. Злобное, оскалившееся и… безумное.
И тут фонарь…
18
В наступившем мраке меня окатила ледяная волна. Я был парализован и превратился в поверженную статую, внутри которой билась замурованная птичка паники. Потом я не выдержал, открыл рот, и птичка выпорхнула наружу.
От моего вопля закладывало уши. В нем уже не осталось почти ничего человеческого. Эхо, долго блуждавшее в закоулках лабиринта, вернулось целым хором призрачных голосов, среди которых я уже не различал собственного.
Сирена сильно врезала мне по ноге рукояткой пистолета. Это привело меня в чувство. И я сказал себе: «Что-то она больно смелая, твоя крошка. В крысоидной клоаке чувствует себя как дома. Не иначе эта поганая сучка верно служит ЕБу. Протри глаза, придурок! Она приставлена к тебе, гребаная Мата Хари…»
Подлые мысли иногда спасают от безумия. Невольно сосредоточиваешься и начинаешь усиленно вырабатывать желчь. Горечь во рту компенсирует умственный гной. Кто такая Мата Хари? Не помню. Какая-то стерва из «Деяний неприкасаемых». Так
Я подавил искушение пнуть Сирену в ответ и двинулся вперед. Свет погас, но струйка человеческого запаха еще не прервалась.
Крысоиды осмелели. Я чуял их возбуждение, предвкушение, голод… Это было все равно что ползти сквозь сгустившийся желудочный сок. Нестерпимое ощущение медленного растворения постоянно преследовало меня; казалось, с каждой секундой ветшает одежда, истончается кожа на лице и руках, превращается в паутину, лоскутами сползает с мяса – и кровь застывает, соприкоснувшись с чернотой…
Писк раздался совсем рядом – он был очень похож на комариный и, будто игла, вонзился в ухо. Лицо перекосило так, что хрустнула челюсть. Здоровой рукой я выхватил нож, ткнул им наугад. Не попал. Но шорох, сводящий с ума, не смолкал, обволакивал шершавой пеленой, оплетал коконом, внутри которого непрерывно шелестели трещотки. Я узнал, что звуком можно казнить… Боль ворочалась в боку взбесившимся дикобразом. Несколько секунд я отчаянно сражался с пустотой, кромсая ее клинком, пока не понял, что твари собираются напасть сзади.
Очень скоро мои опасения подтвердились. Сирена вскрикнула, и в тот же миг раздался выстрел. Вспышка распорола мрак – но она была слишком кратковременной, чтобы осознать увиденное. Я зажал нож в зубах и вытащил из-за пояса пистолет. Стрелять назад было нельзя без огромного риска попасть в Сирену. Я ничем не сумел бы ей помочь.
Крысоид визжал слишком долго – значит, был всего лишь ранен. Вскоре из темноты донесся
