– Уже начало двенадцатого, скоро такси приедет, – прошептала она, встала и потянулась.
– Такси приедет и подождет. Я оплачу ожидание, не волнуйся, – прошептал в ответ Митя.
– Оплатить я могу и сама. Не в этом дело.
– А в чем?
– Я уже объясняла, я привыкла ложиться рано. Очень хочется спать. – Она зевнула и потерла глаза. – К тому же свекровь прилетает ночью, я должна быть дома.
– Про свекровь ты уже говорила, – напомнил Митя. – Ее самолет приземляется в пять пятнадцать утра плюс дорога от Шереметьева до Москвы, получается шесть пятнадцать. Плюс пограничники, таможня. Не волнуйся, она появится дома часов в восемь, не раньше. У нас еще куча времени.
– Никакой таможни, зеленый коридор, – пробормотала Ксюша.
– Ну ладно, в половине восьмого. – Он посмотрел на Машу, она причмокнула и улыбнулась во сне. – Ты ей какой-нибудь прикорм даешь?
– Нет. Пока только грудное молоко.
– Молодец. Уже можно тертое яблочко, начиная с половины чайной ложки.
– Без тебя знаю. Ее от яблока пучит.
– Тогда попробуй абрикосовую мякоть. Говорить, она недоношенная родилась?
– Ага, восьмимесячная.
Помолчали. Опять молчание стало неловким, как три часа назад, в первые минуты.
– Я собираюсь специализироваться на педиатрии, – медленно, как будто размышляя вслух, произнес Митя. – У педиатров всегда есть работа. Взрослый при нынешней платной медицине до последнего будет терпеть, к врачу не пойдет, разве что на «скорой» увезут. Но ребенка своего потащит к доктору при малейшем чихе. Так что работой я буду обеспечен.
– Разумно, – кивнула Ксюша.
– Но ты знаешь, теперь я стал сомневаться, получится ли из меня хороший детский доктор. – Митя грустно вздохнул. – Ты говоришь, Маша восьмимесячная, но я, хоть убей, не вижу никаких признаков. А ведь в три месяца они остаются. Ты должна это знать, ты готовишься к экзаменам, читаешь много всякой литературы, в том число по педиатрии. Признаки недоношенности – это азбука, Ксюша, это тебе каждый сельский фельдшер определит. Но раз ты говоришь, значит, так оно есть. Кому же знать, как не тебе? Бедный ребенок. – Митя провел ладонью по Машиным русым волосам.
– Ничего не бедный. Очень богатый, – сердито рявкнула Ксюша. – Масса радостей впереди. Оксфорд, Кембридж, отдых на Канарах, одежки от Кардена. Ладно, Митюша, нам действительно пора. Я должна хорошо выспаться перед встречей со свекровью. С ней всегда надо быть в форме. Я ужасно рада с тобой повидаться. – Ксюша подошла к дивану, попыталась взять спящего ребенка у Мити из рук, но он не отдавал.
– Ты что? Нам правда пора.
– Сядь! – скомандовал Митя. Ксюша послушно села рядом с ним на диван и быстро произнесла:
– Ладно, такси еще не приехало, можно минут пять посидеть.
– Пошутили, и будет, – прошептал Митя. – Нет, ты, пожалуйста, не отворачивайся, смотри мне в глаза. В больнице мне рассказали о твоем муже. Он наркоман. Потасканное злое ничтожество. Что касается пятикомнатной квартиры, шикарной дачи и мамаши-миллионерши, это все правда. Пожалуйста, смотри в глаза! Зачем ты это сделала?
– Что, Митенька?
– Сама знаешь. Почему ты не сказала мне, что беременна?
– А при чем здесь ты? – Вместо улыбки у Ксюши получился жалкий оскал. Она старалась мысленно заклеить пластырем не только свой рот, но и глаза, потому что они предательски наливались слезами, вообще было бы отлично обмотать липкой широкой лентой себя всю, стать неподвижной, бесчувственной мумией.
– Может, я должна была сообщить тебе это там, в больнице, когда мы виделись в последний раз? Но, во-первых, вокруг было много народу, в том числе твоя роковая брюнетка, во-вторых, ты меня даже не заметил, а в-третьих, я пришла договариваться об аборте, и если бы там не было толпы студентов с тобой посерединке, то договорилась бы. Дай мне телефон, надо узнать, почему задерживается такси.
– Все нормально с такси. Не дергайся.
– Что значит – нормально?
– Пока ты кормила Машу, я позвонил на фирму и попросил, чтобы машину прислали часом позже, в половине первого.
– Зачем?
– Затем, что надо поговорить. Я не мог сразу, мне необходимо было раскачаться. Я слишком долго ждал этой нашей встречи, произносил про себя длиннющие монологи, горячие и убедительные. Когда ты позвонила сегодня и сказала, что ребенку три месяца и две недели, я все подсчитал и жутко разволновался. Ты сколько угодно можешь врать самой себе, но мне не соврешь. Конечно, пятикомнатная квартира и прочие прелести – это весомо, зримо, конкретно. Но наркотики – это еще конкретней. Однако дело совсем в другом. Даже если бы твой Солодкин был трезвейшим, добрейшим, порядочнейшим человеком, все равно, Маша – моя, а не его дочь. И ты всегда, всю жизнь будешь об этом помнить. Ты не любишь его, тебе с ним не просто плохо, тебе страшно. Ты боишься, что рано или поздно он посадит тебя на иглу.
– И что дальше? – тихо спросила Ксюша.
– Тебе решать. Чтобы было все окончательно ясно, скажу: мне никто, кроме тебя и Маши, не нужен. Твое право не верить. В каждой из девиц, которая была со мной потом, я пытался увидеть тебя. Правда, не сразу самому себе сумел признаться в этом. Все получилось банально до тошноты. Я привык к тебе за десять лет школы. А потом, в академии, столько новых красивых девушек, ну прямо глаза разбегались, мне показалось – так не бывает, чтобы только ты, с первого класса и на всю жизнь. Надо попробовать что-то другое. Попробовал. Не понравилось. В общем' так. Я тебя люблю и жить без тебя не могу. Хорошо слышала? Больше повторять не буду.
– Что? – Ксюша сморщилась и приставила ладонь к уху. – Я не слышу. Повтори!
– Жить без тебя не могу, – прокричал он шепотом, смешно открывая рот, вытягивая губы.
– Все равно не слышу! – Ксюша помотала головой.
– Я тебя люблю!
Когда они прощались у такси, Ксюша пробормотала:
– Если нам с Машей уходить оттуда, то только голышом.
– Ничего, – улыбнулся Митя, – знаешь, у Александра Дулова песенка такая есть: «Ай-ай-ай, а я нагая с окон падала, меня милый подбирал».
Рыжая Лариса успела шагнуть к Фердинанду и выстрелить ему в голову. Так велела мама Зоя. Первый выстрел в грудь, второй, контрольный, в голову. Пистолет шестизарядный. Стрельнуть в ментов можно трижды. Последний патрон – для себя. В каком фильме такое было?
Они надвигались на нее, в бронежилетах, с автоматами, они орали, она видела это, но не слышала. В голове гремел тяжелый рок, словно вместо черепа у нее был магнитофон. Она развернулась, чтобы выстрелить в тех, кто надвигался сзади, однако свет прожектора мгновенно сжег глаза, и все три выстрела оказались напрасными. Она застыла посреди лужайки с последним патроном в стволе и медленно поднесла дуло к виску. Рука отяжелела, налилась свинцом, никак не хотела двигаться, а времени совсем не осталось. Они были близко, все живые, все до одного. В фильме происходило иначе, там герой попадал в цель сразу, и мертвые враги падали на землю. Могла уложить хотя бы троих, дура несчастная. Хорошо, что успела выполнить главное задание мамы Зои, замочить фальшивого француза. Кого хотел обмануть, мент несчастный? Прежде чем представляться французским корреспондентом, надо было зубы починить или новые вставить. У иностранцев не бывает таких гнилых зубов. Лариса очень гордилась, что первая обратила на это внимание, и сразу, как только он вышел за ворота, сказала маме Зое.
Тяжелый рок грохотал в мозгу и не давал вспомнить, как назывался фильм, в который она сейчас играла. Спусковой крючок был как кнопка «стоп» на магнитофоне. Одно движение – и станет тихо. Если честно, она жутко устала от этого грохота. Но палец свело, он не слушался, она поняла, что упустила момент. Надо было сразу, пах! – и все дела. Теперь никогда она не будет похожа на правильного героя. Она, оказывается, притворялась, она совсем из другого кино. Ей хотелось плакать, рука с пистолетом стала
