Зимобор, милостивы к тебе боги, потому противиться тебе для нас неразумно. Мы против богов не пойдем, будем в дружбе с тобой, только и ты богов помни, лишнего не бери.
— И тело брата моего Оклады отдай, — глухо добавил Кривец.
— Тела забирайте, где вчера наш обоз стоял, вы это место знаете! — Зимобор не удержался, чтобы немного не подколоть их. — Если согласны, тогда так: возвращайтесь в город все, кто здесь живет, по белке с дыма несите сюда, я пока тут буду. Кто у вас в городе старейшины?
— Мы вот. — Сидевшие на скамье переглянулись. — После Оклады Кривец вот над нами старший, а так мы, от верхневражских и от ближних сел, только еще Вятши не хватает, да у него с ногой плохо, не нести же нам его на себе было...
— От каждого из вас возьму с собой по сыну, — объявил Зимобор, и старейшины загудели. — Худого им не сделаю, пусть годик-другой поживут в дружине моей, послужат мне, а там, если все будет между нами ладно, и вернутся.
— А с девкой что будешь делать? — спросил Кривец.
— С какой?
— Окладиной дочерью. В святилище которая. Я забрать хотел, а Крутица не дала. Теперь, говорит, смоленского князя над ней воля, ему и отдам! Эх! — Кривец крутанул головой. — До чего дожили: свою же племянницу, родного брата дочь, не отдают мне, а отдают чужому человеку!
— А! — Зимобор вспомнил про кудрявую беглянку и сообразил, что Крутицей, наверное, зовут старшую жрицу. — Молодец твоя тетка, слово держит! Уважаю! Так и ты, Кривец, — Зимобор наклонился над столом и пристально глянул тому в глаза, — думаю, рода своего не посрамишь и от слова не отступишься. У Оклады еще дети есть?
— Сын Переслав. Он тут в городе оставался. Не знаю, жив ли...
— Видел я эту рожу нахальную! — вставил Ранослав, который помнил свои первые переговоры с Окладиным сыном.
— Поищем среди пленных, авось жив. А у тебя какие дети?
— А у меня трое, две девки да парень.
— Парня заберу в залог, не обессудь. Племянника оставлю тебе на подмогу. А сестру его тоже, пожалуй, заберу. Соберете ей приданое — за боярина замуж отдам. А не соберете — может, из кметей кому приглянется...
Кривец насупился еще сильнее и вздохнул. Смоленский князь вязал его по рукам и ногам, лишая сына, но, оставляя в Верхневражье племянника, который после дяди наследует власть и влияние. Да еще надо собирать приданое для племянницы, чтобы не посрамить рода и не слышать потом: «Ваша девка в Смоленске в холопках живет».
Три дня дружина еще оставалась в Верхневражье, отдыхая, отогреваясь и собирая дань с ближайших сел, расположенных по Жижале и вдоль ее притоков и ручьев. По селам ездил Ранослав — в Окладином шлеме, вызывая изумление и страх жижальцев, хорошо знавших этот единственный в округе шлем.
В придачу Ранослав, не скрываясь, всем рассказывал, что берет в жены Окладину дочь. По справедливости такую богатую и знатную невесту надо было дать кому-то из бояр, участвовавших в походе. Корочун сам отказался с поговоркой, что «стару молода жена — то чужа корысть», у Любиши было уже три жены, и без того вечно ссорившихся между собой. Предвару две жены уже родили тринадцать детей, и увеличивать их число ему было ни к чему — и так не хватает средств на приданое дочерям и на обзаведенье сыновьям. Иначе, зачем бы мирный ремесленник пошел в поход по чужим лесам?
Оставались Красовит и Ранослав. Выбрать первого из них Зимобор не хотел: было довольно опасно способствовать союзу двух родов, которые, мягко говоря, не очень его любят. Если Секач и Красовит снова поссорятся с Зимобором, то им будет куда уйти — сюда, на Жижалу, и тогда никакой дани он здесь больше не получит, потому что Красовит сумеет устроить здесь свое собственное княжество. Вот уж у кого есть и смелость, и опыт, и выучка!
Но Красовит тоже отказался сам.
— Не надо мне ее, — буркнул он, поймав вопросительный взгляд Зимобора. — Я, может, другую невесту хочу.
— Какую — другую? — с некоторым облегчением полюбопытствовал Зимобор.
— Не скажу пока. Будет случай — попрошу. Только ты, княже, запомни сегодняшний разговор. Когда попрошу — не отказывай.
— Ну, хорошо, — не совсем уверенно ответил Зимобор. Ему не приходило в голову, кого же Красовит имеет в виду. Может, успел в кого-то влюбиться, пока сам Зимобор был в Полотеске, но не уверен в успехе и нуждается в княжеской поддержке? Образ Красовита так плохо сочетался с нежными чувствами и сердечным жаром, что Зимобор терялся в догадках.
Он никак не мог подумать, что Красовит все это время помнил об Избране. Если беглая княгиня все же попадет в руки брата-соперника и тот придумает для нее участь еще хуже... у Красовита теперь есть возможность обеспечить ей, по крайней мере, дом, достаток и почет.
Но гораздо больше, чем чувства Красовита, Зимобора занимали собственные дела. Наконец дань была выплачена, собраны вещи шестерых верхневражских парней, которые ехали с ним. Причем сами парни отправлялись с охотой, желая повидать белый свет и поучиться ратному делу в дружине, и только матери их выли и причитали, будто сыновей злые хазары увозили на восточный рабский рынок. Собрали и приданое девушки, которую, как выяснилось, звали вовсе не Никак, а Игрелька.
— Только ты вот что, — сказал Зимобору мрачный Кривец. — Девку-то забирайте, и приданое забирайте, только знай: ее с вятичским князем молодым, Сечеславом, сговорили. На Ярилин день должен был за невестой приехать. Что отвечать ему буду — не знаю. Скажу, брата убили, девку увезли, хочет — пусть из моих выбирает, честь та же самая, а не хочет — пусть сам к вам в Смоленск едет и у вас спрашивает.
— И чудненько! — одобрил Зимобор. — Мы добрым гостям всегда рады, так и передай. Пусть приезжает, мы и невесту ему подберем хорошую, у нас в Смоленске боярские дочери одна другой краше.
— Ну, я тебя предупредил, а там уж ты сам...
Вечером перед отъездом Зимобор отправился в святилище забирать Игрельку — она все еще жила там, поскольку в избушке жриц сейчас было гораздо просторнее и спокойнее, чем в любом помещении Верхневражья, от горниц до курятников, в которых можно было хоть как-то поддерживать тепло. Но теперь ей, увы, приходилось покинуть уютное гнездо, и впереди ее ждало не менее месяца дороги по снегам, прежде чем она приедет в Смоленск, где будет отныне ее новый дом.
— Пойди пока с женщинами попрощайся, — велел Зимобор Игрельке, объявив ей ее участь. Верхневражцы уже не раз посещали святилище, и свою судьбу она знала, но Зимобору все равно показала язык. — А мне с матерью Крутицей потолковать надо.
Женщины вышли, оставив их со старшей жрицей вдвоем. Зимобор осторожно достал венок из сухих ландышей и положил на стол.
— Посоветуй, мать, что мне делать, — прямо начал он. Теперь, когда старуха доказала свою порядочность, он вполне ей доверял. — Я и сам знаю, что тот, кого вила выберет, долго не живет. А мне сыновей родить и воспитать надо, о княжестве заботиться — жить хочу, как человек, и любить человека, а не марево цветочное...
— А ты умен, сынок. — Крутица вздохнула. — И дух у тебя сильный. У иного, кого вила полюбит, голова кругом, в глазах туман, а в голове марево цветочное, как ты говоришь. А опомнится — поздно будет, в двадцать лет от роду облысеет и зубы повыпадут, тогда уж ни виле, ни девкам не нужен станет! Так что же ты думаешь делать?
— Ты мне скажи — если вила полюбила, можно ли от ее любви избавиться, да так, чтобы не мстила? Ведь и меня изведет, и жену изведет, и детей не помилует. Но ведь нет во вселенной такой силы, чтобы на нее другой, большей силы не нашлось. Что за сила может Деву Будущего одолеть? Ты мне только скажи, научи, а я уж, может...
Старая жрица наклонилась над венком, лежащим на столе, и осторожно втянула ноздрями тонкий, едва заметный аромат.
