зарождается, но только когда их Луч осветит. Ты, мужчина, для нее и есть такой луч, но ты сам в ней погаснешь, она съест твой свет, выпьет твою силу, вытянет твою жизнь! Брось ее, пока не поздно! Пока весна, терпи, а зимой она спит, вот ты зимой найди себе жену, тогда она не тронет... может быть. Ничего, от нее можно уберечься, тоже были люди, кому удавалось, мы знаем. Матушка вернется, еще что-нибудь вспомнит... Главное, ты сам-то пойми, болван, что не пара она тебе, а смерть твоя!
Дивина говорила быстро и горячо, в голосе ее звучало такое отчаяние, что Зимобору было ее жаль, хотя она-то жалела его. Что она сказала бы, если бы знала, что его захватила в плен не просто лесная или озерная вила, душа трав и цветов, а сама Дева, младшая из трех Вещих Вил! Дивина права, во всем права. Сам князь Смелобран, которому посчастливилось добыть вилу себе в жены, прожил с ней всего три года. Потом она улетела белой лебедью в открытое окно, а он за зиму зачах от тоски и умер. Даже он, древний, сильный князь, с густой кровью Перуна в жилах, не выдержал близости Богини, требующей от смертного слишком многого. Что же станет с ним, нынешним?
Зимобор протянул руку над столом и сжал руку Дивины. Она умолкла.
— Не надо меня уговаривать, я все знаю, — сказал он. — И знаю, зачем я с ней связался. А ты сама-то? Почему ты сама-то по-человечески жить не хочешь? Что у тебя за дед такой, что о нем люди говорить боятся?
— Лес Праведный. Я тебе говорила. Если эта твоя, — она кивнула на венок, — не отвяжется, я ему скажу. Он ее усмирит. Все лесные и речные вилы ему подвластны.
— Эта — нет! — Зимобор качнул головой. — Этой всякая живая и неживая тварь подвластна, а сама она неподвластна никому.
— Да с кем же ты связался, горе мое?
Зимобор опустил глаза.
— Ну, не хочешь говорить, не надо. Я же помочь тебе хочу, понимаешь ты?
— Понимаю. И я... я тебе говорил, что это опасно, ты помнишь?
— Помню. Уходи тогда. — Дивина с мрачной решимостью смотрела на стол перед собой. — Из Радегоща совсем уходи. Нам обоим только лишняя морока.
— Вот Доморад поедет дальше в Полотеск, и я тогда с ними... А что, — Зимобор вдруг неожиданно для самого себя поднял глаза и глянул ей в лицо, — поедем со мной, а? Выходи за меня, тогда моя вила отвяжется.
— Нет! — Дивина закрыла лицо руками и затрясла головой. — Твоя отвяжется, моя привяжется! За мной такая сила ходит, смерти моей хочет... Я и к Лесу Праведному из-за нее попала, и на белом свете живу, только пока он меня защищает. А если выйду замуж — все, пропаду.
— Вяз червленый в ухо!
Зимобор не знал, что сказать. Очень хотелось ругаться. Все, тупик. Надо же было им встретиться! Каждого из них стережет свое чудовище, и каждый из них защищен только одиночеством. Если они попробуют сойтись — на них набросятся сразу два Змея Горыныча!
— Вот попали... — с досадой на судьбу пробормотал он. Ну почему ему так понравилась именно эта, а не Стоянка какая-нибудь, не Неделька из Ладоги или еще кто-то, без капканов в судьбе!
— Да уж, попали! — мрачно отозвалась Дивина и с досадой крикнула: — Ну что ты стоишь столбом, иди уже!
Она и сердилась, и готова была заплакать. Выход был один — вон та низкая дверь с заткнутыми за косяки стеблями полыни. Но Зимобор, немного помедлив, все же подошел к Дивине, решительно взял ее за плечи и стал целовать. Она сначала негодующе вскрикнула, уперлась руками ему в грудь и попыталась оттолкнуть, но он держал ее крепко, и она вскоре сдалась, расслабилась, позволила ему себя обнять и даже сама обняла его за шею. Какая-то сила тянула их друг к другу так мощно и неодолимо, что все преграды теряли значение.
Зимобор взял ее на руки и понес к лежанке за занавеской. Все, что мешало им быть вместе, вдруг исчезло, он хотел связать ее с собой прямо сейчас и навсегда, после чего они будут свободны, по крайней мере, от любви своих неземных покровителей. Но Дивина уже опомнилась.
— Пусти! — Она решительно отпихивала его, вцепившись в застежку его пояса, который он едва не разорвал в нетерпении. — Если сейчас... я все забуду сразу, буду дура дурой, а матушки нет, и помочь нам будет некому. Мы придумаем что-нибудь. Пусти, мы совсем себя погубим, если сейчас...
Очень неохотно, Зимобор все же послушался и выпустил ее:
— А чего ждать? Что изменится?
— Да конца весны хотя бы! Тогда
—
Если бы его неземная возлюбленная была просто лесной вилой! Сейчас такая беда казалась совсем легкой.
— Так кто?!
Зимобор помотал головой, собрал рассыпанные волосы и вздохнул:
— Не могу. Не дает сказать.
— Ладно. Сама догадаюсь. Уходи. Уже утро скоро. Ой, что же это такое делается! — Дивина вдруг испугалась. — Жила я, горя не знала, думала, всегда так будет, судьба моя такая... А тебя вдруг принесло, из болота, хуже волхиды... Нет, уходи! Как будто нам от волхид забот мало...
Зимобор пошел к двери, по пути забрал со стола венок. Тот показался ему несколько приувядшим, в его густом благоухании мерещились низкие нотки тления. Или это был намек, угроза?
Но почему-то он совсем не боялся. У двери Зимобор обернулся — Дивина смотрела ему вслед, вид у нее был потрясенный и напряженно-задумчивый, но она тоже не боялась. А бояться им было чего: они все-таки выбрали то, что для них было запретным, отказались повиноваться тем, кто владел их судьбами. Что за странное создание — человек? Почему он не хочет быть покорной и неизменной частью мироздания, почему вечно пытается стать чем-то большим, сбросить власть высших, стремится... если бы он еще знал, куда он так стремится!
Когда Зимобор, наконец, ушел, Дивина старательно заперла за ним дверь и легла, но лучину гасить не стала — ей не хотелось оставаться в темноте. Спать она не могла, в ней кипело множество разнородных чувств и разнообразных, перебивающих друг друга мыслей.
Они оба сумасшедшие. Они оба прокляты, она — от рождения, а он — неизвестно как, но тоже не на шутку. Им никак нельзя любить друг друга, для смертных — верная гибель вызвать ревность, вражду и месть со стороны бессмертных. Но почему-то они это делают. Она знает, прекрасно знает, что ей суждено погибнуть, если она обручится, поэтому она и так благодарна тем, кто дал ей возможность вырасти в Лесу, под защитой, и она счастлива, что в обмен на запретное замужество ей дано знание. Но вот явился парень неведомо откуда, и она уже готова бросить все — и знание, и безопасность, не говоря уж о городе Радегоще! Почему? Чего в нем такого особенного? Вроде бы ничего, красивый парень, конечно, но не настолько, чтобы ради этой красоты она потеряла голову! Ведь едва он только появился, ее словно что-то толкнуло. Он был какой-то другой, не такой, как прочие, свои и посторонние. Между ними была какая-то внутренняя связь, но Дивина никак не могла ее понять. И не сможет, пока ей не откроют... или каким-то чудом она не вспомнит того, о чем забыла и о чем ей нельзя, не нужно вспоминать!
Даже не надеясь заснуть, она смотрела в темную кровлю, потом вставала, ходила в исподней рубахе по избе, бессознательно переплетала косу, пила воду, садилась на постель, опять вставала, потом ложилась и укрывалась с головой. Ей было тревожно, казалось, что где-то рядом притаилось нечто очень страшное; иногда на нее ненадолго накатывалась дрема, и тогда мерещилось, что возле лежанки сидит рослая женщина со старинным рогатым убором на голове и будто что-то шьет или прядет кудель, и от ее присутствия делалось спокойно, появлялась уверенность, что эта женщина не подпустит близко то страшное, что притаилось где-то поблизости.
Измучившись от этих колебаний тревожных снов и беспокойной, смутной яви, Дивина с нетерпением ждала, когда же придет утро и кончится эта темнота, глубокая и широкая, как бездна. В голову
