хотела свадьбы, не приносил ему облегчения, а совсем наоборот.
В конце концов, в ней тоже была частичка Богини. Именно та частичка, которую он мог понять и принять, оставаясь собой. Он осознал это только сейчас, и это открытие казалось драгоценным, как сияющий белой звездой заморский камень адамант.
— Ну что, сокол ясный, берешь невесту? — сурово спросила Крепениха.
Зимобор огляделся. Тут уже был весь город: со всех четырех улиц, даже из детинца сбежался народ, привлеченный пением и шумом драки. И все, видя палки в руках женщин и девичий венок на голове пришлого парня, лучше него самого понимали смысл происходящего. На лицах молодежи было особенно заметное смятение: парни сознавали, что теряют лучшую в городе невесту, а девушки ужасались, прикидывая ее судьбу на себя.
— Скажи: беру, — злобно, вполголоса подсказала или, вернее, приказала Дивина растерянному Зимобору. — И венок разорви. Напополам.
Зимобор снял с головы приувядший с утра венок и отчаянно рванул его на две половины. По толпе пролетел общий вздох, вскрик.
— Пойдем! — Дивина крепко взяла его за руку, где была зажата половинка венка, и повела куда- то.
Зимобор покорно тронулся следом. Толпа, не отставая, пошла за ними; народ гудел, но слов нельзя было разобрать. Зимобор по-прежнему не мог уложить в голове происшедшее, хотя умом понимал, что теперь на самом деле обручился: разрыв венка означает и будущий разрыв девичьей невинности той, что венок этот дала. Он ждал, что она поведет его домой, но Дивина свернула с поля в другую сторону.
И Зимобор увидел впереди Ярилину гору. Обгоняемая все более громким говором толпы, Дивина подвела его к горе, потом ступила на подножие и стала подниматься по заросшей тропе к вершине. Народ отстал у подножия, идти выше никто не решался. Среди травы там и сям виднелись большие гладкие валуны, обозначавшие бывшую дорогу, а теперь совсем утонувшие в высокой траве и разросшемся кустарнике. Идти было трудно, Дивина спотыкалась на рытвинах и камнях, невидных под травой, и теперь уже Зимобор ее поддерживал.
Двенадцатый валун был последним. Впереди показались ворота — проем в земляной стене вала. Когда-то путь к этим воротам был широк и плотно утоптан, но теперь от них остались два толстых столба с раскрошившейся резьбой. Дожди смыли красную охру, которой когда-то были выкрашены их узоры, правый столб накренился, но между ними можно было пройти.
Бывшее пространство святилища за воротами было почти пусто — там колыхались на ветру та же трава и те же кусты бузины, росло несколько берез.
— Горе мое, горе! — бормотала Дивина на ходу, не оглядываясь.
Солнце уже совсем скрылось, заметно стемнело. Со склона горы было видно, как загорелся поодаль первый купальский костер: в той стороне было сельцо под названием Утица. А Радегощ все молчал, и никто не спешил поджигать приготовленные кучи дров.
Кое-как, ощупью находя дорогу сквозь заросли, Дивина и Зимобор добрались до вершины. Здесь, среди поднявшихся за последние годы молодых березок, виднелись остатки святилища: несколько столбов, опаленных тем давним пожаром, еще стояли вразнобой, и в самом низу на них еще можно было разобрать остатки почерневшей резьбы. Под слоем травы глухо похрустывали старые угли, и стояла оплетенная кустами полуразрушенная стена, по плечи человеку.
— Ну, все! — У ближайшего столба Дивина выпустила руку Зимобора. — Здесь не тронет тебя никто, можешь хоть спать!
— А ты... — начал он, еще держа два обрывка венка и не зная, что ей сказать.
— А я-то что? — Дивина пожала плечами. — Меня-то не тронут! Тебя вот... Что же ты наделал! За каким лешим тебя в поле понесло? Ведь сказала же я тебе: сиди дома! Сидел бы, ничего бы не было!
— Я слышал твой голос, — устало повторил Зимобор, понимая, что объяснения ничем уже не помогут. — Ты звала как будто... Сейчас-то понимаю, что это не ты была. А тогда не понял. Уж больно чудно это все: то весенние заклички, то колядки, то жнивные... Заморочили совсем...
— Не тебя, а волхид морочили. Им годовой круг поломали, дорогу закрыли.
— Но ты же звала... Ну, мне послышалось...
— Все понятно! — Дивина отмахнулась и обняла белую березку, в тоске прислонилась к ней. — Что теперь говорить! Сделано дело! Не воротишь. Ох, Кривуша, змея подколодная! Как сказала, так и сделала, чтоб ей ни чести ни места! Обещала погубить меня — и погубила! Я у нее жениха увела, а она увести не сумела, так другого мне на шею навязала — хочешь не хочешь, а ступай теперь замуж! Теперь женись, податься некуда! — Она криво усмехнулась. — Рад не рад, уж ничего не поделаешь.
— Неужели никак... — начал Зимобор и сам сообразил, держа в руке обрывки венка, что теперь — никак. — Да я же сам не знаю, как жить буду! Мне в Полотеск надо ехать! Что же ты... со мной поедешь?
— Да ты сам меня звал! — Дивина с горькой насмешкой покосилась на него. — Или уже передумал?
— Я не передумал! — с досадой ответил Зимобор. — Просто я сам не знаю, где и как буду жить. Я из дома ушел, потому что... Отец мой умер. А наследство без меня поделили. И возвращаться мне было — только зря позориться. Теперь приходится в другом месте счастья искать.
— Все ясно. Если сейчас женишься, то
Зимобор в удивлении поднял голову. Дивина стояла, прислонившись к березе и поглаживая белую кору в черных трещинах, а на лице у нее было такое напряженное и задумчивое выражение, будто она пытается вспомнить давний, смутный сон. Так было, когда они говорили о бляшках воинских поясов.
— Обручилась? Давно? — Для Зимобора это была новость, и не сказать чтобы приятная.
— Да. Очень давно. Я тогда совсем девчонка была. Жениха в лицо не помню. И кто он был, тоже не помню. И кто родители мои — не помню.
— Как — родители? А Елага?
— Я ей не родная дочь. Я до двенадцати лет у других жила. Меня при рождении прокляли, обещали, что погибну, когда обручусь. А потом я должна была в лесу пропасть. Но меня увели...
Зимобор похолодел: из всего услышанного наибольшее впечатление произвело то, что своей глупостью, этим вынужденным обручением, он подверг Дивину смертельной опасности. Раньше-то он думал, что ей грозит только утрата ведовской премудрости — потеря обидная, но не смертельная. А все оказалось гораздо хуже.
— Что я должен сделать?
— Пока не знаю. — Дивина вздохнула. — Матушка вернется, может, подскажет что. Или я пойду у Деда спрошу. Уж Дед все знает!
Зимобор помолчал. Дела обстояли хуже некуда — и у него, и у нее. Но почему-то при взгляде на ее фигуру в белой рубахе, прильнувшую к березе, у него светлело и теплело внутри.
— Все равно я рад, что встретил тебя, — сказал он.
— И я тоже рада, — ответила Дивина, не глядя на него. — Это, видно, судьба, а суженого и пешком не обойдешь, и конем не объедешь.
Зимобор встал и подошел к ней, но она отпрянула:
— Нет. Не трогай меня. А то мы оба с этой горы живыми не сойдем. Я пойду, а ты оставайся. Смотри как следует. Сейчас Купала, а тут — священная гора. Может, дадут тебе совет.
— Кто?
— Те, кто знает. Я утром за тобой приду.
