знакомую руку Кутейника и Бокогрея. Но язык не повиновался, отказываясь говорить об этом. Каково было ему убедиться, что его собственные родичи напали на землю, в которой он нашел свой новый дом! И как на него посмотрят здесь, в Радегоще, если узнают, что он вырос на одном хлебе с теми, кто принес сюда такое горе!
Князь ждал ответа. Зимобор снял с пояса свой скрамасакс[52] и положил рядом с одним из смоленских. Сходство отделки их рукоятей и ножен бросалось в глаза, и Столпомир сам видел, что обе эти вещи вышли из рук одного мастера.
— Смоленские? — все же спросил он.
Зимобор кивнул.
— Неужели княгиня? — Столпомир повел плечом и беспокойно, неуверенно усмехнулся. У него не укладывалось в голове, что молодая женщина посмела бросить вызов ему, зрелому мужчине и опытному воину.
— Не знаю, — сказал Зимобор. — Надо людей посмотреть. С кого снято.
— Завтра посмотришь. Теперь уж темно, не поведут.
Утром, как только рассвело, двое воеводских кметей проводили Зимобора к рыбацкому сараю. Возле двери они чуть не споткнулись о толстую веревку, полузанесенную снегом; по всей длине на ней было завязано множество хитрых узлов. Это тетка Елага позаботилась окружить мертвецов чарами, чтобы они не натворили в ограбленном городе еще какого-нибудь зла. Весь дверной косяк был исчерчен угольными знаками, затворяющими путь, а дверь подпирало бревно. Отворив дверь, кметь хмурым кивком послал Зимобора внутрь, а сам с товарищем предпочел ждать на берегу. Дверь оставили широко открытой, чтобы впустить побольше света. В сарае казалось еще холоднее, чем снаружи: здесь не было ветра, но застоявшийся воздух словно бы впитал в себя холод самой смерти. Сваленные у стены тела были не похожи на людей, а напоминали скорее кучи брошенной в беспорядке одежды. Человеческого в них не осталось ничего. С трудом найдя взглядом головы, Зимобор взял одного за плечи, перевернул, подвинул ближе к свету. Весь бок убитого был покрыт, как броней, заледеневшей кровью, но лицо оставалось почти спокойным. Это был Травеня, кметь Буяровой дружины.
У Зимобора чуть отлегло от сердца, и он скорее перевернул другого. Прочица, тоже Буяров. Третьего Зимобор не помнил по имени, а четвертым оказался варяг по прозвищу Молчун, один из двух варягов в дружине его брата.
Набег смолян на Радегощ взбудоражил Зимобора до крайности. То, к чему его подталкивала Младина, теперь стало неизбежным. Он пришел в Полотеск, чтобы, так или иначе, заручиться поддержкой Столпомира в борьбе за смоленский престол. Неизвестно, как долго еще он собирался бы с духом, чтобы идти походом на собственную землю, но теперь удаль Буяра не просто дала ему повод, а не оставила другого выхода — ведь он не мог оставить в его руках Дивину!
На улицах уже толпились радегощцы, собравшись и вооружившись для похода, с коробами на спинах, топорами за поясом и рогатинами в руках. Люди подтягивались к торгу, воеводских кметей окликали, спрашивали, скоро ли выступать. Зимобора провожали недоверчивыми хмурыми взглядами: многие теперь вспомнили, что он — из смолян и даже вроде в каком-то родстве с тамошними князьями.
Князь Столпомир сидел в Порелютовой гриднице в окружении своих бояр и местных старейшин, но сразу поднял голову, завидев в дверях Зимобора. Народ расступился, давая дорогу.
— Ну что? — быстро и требовательно спросил князь. — Признал кого-нибудь?
Зимобор кивнул:
— Это смоленские. Из дружины княжича Буяра, все четверо.
— Того Буяра, который, говорят, теперь в Оршанске сидит?
— Его самого.
— Как же он сюда попал?
— Откуда мне знать? — с досадой ответил Зимобор, злясь на себя, что не знает такой важной вещи. — Может, мало ему Оршанска показалось, захотел себе побольше земли захватить. А ее, Избраны, людей нет. Значит, это не княгиня, это только Буяр нашалил. Ну, княжич. — Зимобор спохватился, что слишком по-свойски говорит о княжеской семье.
— Значит, на Оршанск нам идти! — подал голос староста Стрижак, и люди вокруг зашевелились, загомонили.
— На Оршанск! Может, еще догоним!
— По такому-то снегу и он тоже недалеко уйдет!
— Да бывал я в этом Оршанске, даже вала плохонького нет, село селом!
— Ну что, догоним лиходеев? — спросил князь. — Дорогу до Оршанска знаешь?
— Знаю дорогу. — Зимобор кивнул. — А догнать не догоним, они уже на месте. За четыре дня княжич дошел. Даже с полоном.
— А если Буяр успел город поставить, много ли у него дружины?
— Своих у Буяра человек сорок. И воев он в такой глуши не много наберет.
— Значит, отобьем?
— Отобьем. — Зимобор уверенно кивнул. — Скорее, княже! Прикажи выступать. А то еще кто- нибудь, сохрани Макошь, узнает, кто она, — тогда запрячут так, что сам леший не найдет.
— А ты-то что так хлопочешь? — Князь усмехнулся, но взгляд его оставался настороженным.
— Твоя дочь мне не чужая. Я ведь здесь весной был, в Радегоще. И я с ней обручился. Я не знал, что она твоя дочь, и она сама не знала. И до сих пор не знает.
Зимобор молча выдержал взгляд князя. Он не мог дальше скрывать свое обручение, которое определяло его прошлое и его будущее.
— Так у меня, выходит, не только дочь, а и зять почти что есть. — Князь недоверчиво усмехнулся и ущипнул левый ус. При этом он не отрывал взгляда от лица собеседника, точно пытался рассмотреть, сколько в этом правды.
— Когда обручалась, она думала, что сирота без роду-племени и сама за себя решает.
Зимобор понимал князя лучше, чем тот догадывался. Он очень живо представлял, что подумали бы в Смоленске, если бы Избрана вдруг, никого не спросясь, обручилась с каким-нибудь пришлым иноземцем!
— Но если это и правда моя дочь, то за кем ей быть — мне решать.
— А ты сам уже один раз мне ее обещал.
— Обещал? — Столпомир поднял брови. — Когда это? Я ведь знаю, что в дружине болтают. Дескать, кто мою дочь найдет, тот ее в жены получит и мою землю за мной унаследует. Но мы ведь не в кощуне. Не обещал я такого, бабы выдумали...
— Не выдумали. Я — Зимобор, сын Велебора смоленского. Десять лет назад ее за меня сватали, и ты согласился, и нас с ней обручили. У меня и перстень есть... — Зимобор положил руку на пояс под полушубком. — Половина перстня... Смоленская земля — моя по праву, мой отец ею владел. И мне ее в наследство оставил. Только дети княгини Дубравки мне уступить не хотели, низким родом матери попрекали и даже извести пытались. А я не хотел над отцовским курганом кровь родичей проливать. Теперь вижу, что зря уступил. Уж я бы не пустил братца Буяра воевать.
В гриднице было полно людей, но она казалась пустой. Никто даже не охнул при этом известии, настолько оно показалось невероятным.
Только князь Столпомир даже не переменился в лице. Он пристальнее взглянул на собеседника, пытаясь понять, говорит ли он правду, действительно ли это сын Велебора смоленского или все-таки брат его младшей жены, решивший воспользоваться случаем и занять место своего родича.
— Увидим смоленских — спроси у кого хочешь, — предложил Зимобор, понимая его сомнения. — Тебя-то я мог бы обмануть, но их — нет. Вот, смотри.
Он развязал кошель и вынул застежку для плаща, где в круг был вписан золотой сокол — знак Перунова рода. Золотой сокол блеснул в пальцах, как солнечный луч, вдруг вырвавшийся на волю из мрака безвестности, в гранатовом глазу вспыхнула багровая искра — казалось, птица Сварога проснулась после долгого сна. Столпомир внимательно посмотрел на застежку в протянутой ладони, но в руки не взял — это был оберег чужого рода.
