только меч в руке Торбранда мягко светился беловатым светом. Постепенно сияние гасло.
Хёрдис отошла от стены и упала на колени на пол пещеры. Она была совершенно обессилена и испытывала чувство, будто заново родилась на свет. Она знала точно: великана больше нет. Цепи его власти упали с нее, и от непривычного облегчения она чувствовала себя совсем слабой. Все в ней трепетало, точно через каждую частичку тела струилась прозрачная чистая вода; свежий воздух так полно и бурно хлынул в грудь, что она захлебывалась им. Голова кружилась, и Хёрдис не могла даже обернуться и посмотреть, жив ли Торбранд.
Он сидел позади нее у стены пещеры. Меч Дракон Битвы лежал на полу возле него, и он по- прежнему сжимал рукоять. Торбранд был оглушен, разбит, в голове его перекатывался каменный грохот, а по лицу ползли слезы. Перед смертью великан съел их, вытянул все тепло, которое в них было, и требуется время, чтобы живое сердце снова согрело свой дом. Согнутая спина женщины, сидевшей чуть впереди него, была похожа на валун.
Потом Хёрдис встала и медленно, спотыкаясь, с трудом пробираясь по каменным обломкам, которые на ходу терял Свальнир, добрела до зева пещеры. С этими обломками пещера сделалась теснее, стала непохожа на себя и казалась ненужной, как скорлупа, из которой вылупился птенец.
Над Турсдаленом царила ночь, весенняя ночь, полная запахов свежей воды и проснувшейся земли. Откуда-то веяло горьковатой хвоей, и Хёрдис забыла обо всем, всем телом впитывая ветер воли. Она не ощущала ликования победы, а только тихую радость от свободы дышать, сколько хочется. За два года она и забыла, как это бывает. Или она никогда этого не знала? Если бы она раньше, до войны, умела так искренне радоваться таким простым вещам, разве довела бы она себя до пещеры великана?
Но теперь все это миновало. Тишина наступила в пещере и обещала стать вечной. Сама себе Хёрдис казалась березой, на которой наконец-то распускаются листья. Она провела рукой по лицу, и каменная пыль на пальцах показалась чем-то чужим, даже незнакомым. Она больше не принадлежит племени камней. «Я жива! – хотела она сказать небу, но губы не помнили нужных слов. – Я жива! – без слов твердило все ее существо. – Я жива...»
Внизу лежала скала, вытянутая от подножия Пещерной горы поперек долины. Это было все, что осталось от Свальнира. Скалу освещали яркие лунные лучи, но она не шевелилась в ответ на их щекочущие прикосновения. Она была мертва.
Не оборачиваясь, Хёрдис ясно ощутила, как сзади к ней подходит Торбранд. Все изменилось, и теперь она не держала его в сети своего колдовства, а просто ощущала возникшую между ними связь как нечто новое, еще не изученное, но отныне ставшее обязательной частью ее жизни. Пещера великана связала их навсегда. В опущенной руке он держал меч и был таким же опустошенно-усталым, как и она в эти два года. Но это не страшно. Живой – наживает. Так говорил Отец Богов.
– Я должен сделать что-нибудь еще? – хрипло спросил Торбранд.
– Нет. – Хёрдис мотнула головой. – Заваливать его камнями не нужно – он и сам камень. Из его крови вышла железная руда. Какое оружие можно из нее выковать!
– Хватит с меня оружия, – отозвался Торбранд. – Оставим его другим героям. Мне сдается, оружие своей судьбы я уже достал.
Обернувшись, Хёрдис посмотрела ему в лицо, и теперь ее глаза сияли, отражая лунный свет, как звезды. Она по-прежнему казалась искусным каменным изваянием, но Торбранду померещилось, что в ее чертах появились проблески жизни. Больше она не внушала ему страха, а только странно было сознавать что он совсем не знает ее, которая теперь станет частью его самого. Но так всегда бывает поначалу.
Торбранд поднял руку, которая от потрясения и усталости казалась тяжелее камня, положил ее на плечо своей невесты и сказал:
– Пойдем отсюда.
Девочка, которой на вид было двенадцать лет, а на самом деле всего лишь год, проснулась от первых проблесков утреннего света. Весь пол был завален огромными каменными обломками, точно в первый день создания земли, и Дагейда не сразу смогла выбраться из них и оглядеться.
Огромная пещера была пуста, как бывает пуст дом, где все умерли. Пустота зияла и давила. И никого – ни великана по имени Свальнир, ни его жены Хёрдис Колдуньи.
Дагейда села на обломок скалы. Она знала все, что здесь произошло: она слышала сквозь сон каменный грохот, она видела блеск молний. Она лишь не могла проснуться, опутанная заклятьем.
Так значит, все это правда! У нее больше нет отца-великана, убитого собственным мечом в человеческой руке, нет больше матери, которая предала мужа и покинула дочь. Дагейда оглядывалась и не могла поверить, что эта пустота – навсегда. Она была такой маленькой для этой пещеры, где жил когда-то великан. Кое-как пробравшись через обломки, Дагейда подошла к тому месту, где еще виднелись черные следы огня. Хорош или плох был этот очаг, другого она не знала. Теперь он погас навсегда.
Дагейда согнулась и опустила голову, прижалась лбом к холодным камням. Ее рыжие волосы упали на пол и закрыли ее всю, как шкурка зверька. Плечи маленькой ведьмы содрогались: она не умела плакать, но ее била дрожь, потому что большей частью своей силы она была обязана отцу-великану. Больше его не было, и сила жизни уходила из нее, как вода из разбитого кувшина.
Кто-то подошел к ней, холодный влажный нос ткнулся в шею маленькой ведьмы. Огромный волк по имени Жадный толкнул ее раз, другой, потом лизнул ее волосы. Дагейда с трудом повернула голову, подняла руку, коснулась огромной волчьей морды. Шерсть зверя была теплой. Жадный лизнул ее в щеку.
– Ты пришел... – хрипло шепнула Дагейда, растерянно глядя на волка, единственное теперь живое существо в ее мире. – А она ушла... Она совсем ушла...
Жадный вздохнул, как человек. Хёрдис унесла и новое сердце для него, и отныне ему был недоступен человеческий облик. Но с дочерью Медного Леса они и так поймут друг друга.
Дагейда поднялась на ноги и подошла к выходу из пещеры. Между камнями была вставлена толстая палка, а к ней привязана веревка, конец который спускался из зева пещеры и пропадал внизу. По этой дороге от Дагейды навсегда ушла ее мать. Ушла в человеческий мир, для Дагейды такой же далекий и загадочный, как пещера великана для обыкновенного человеческого ребенка.
Стоя у каменного порога, маленькая ведьма смотрела в далекий мир, таящийся за вершинами гор, голубовато-зеленых от хвойного леса. Она казалась крошечным зернышком в исполинской скорлупе горы. Маленький росточек пробивался из древнего корня Медного Леса, но еще не имел сил выбраться наружу. Жадный встал рядом с Дагейдой, и она положила маленькую ручку на его лохматую шею. Постепенно она осознавала свое одиночество, но это ощущение наполняло ее не слабостью, а силой. Теперь ей нужно надеяться только на себя. А она, кровь камней, достаточно сильна, чтобы выжить. Весь тот поток силы, который наполнял Свальнира, теперь искал новое русло, и этим новым руслом могла стать только она. Слух Дагейды ловил обрывки далеких голосов, и каждый из камней и деревьев готов был признать ее власть, ее, последней из древнего рода великанов.
– Я ей отомщу, – шепнула Дагейда, глядя на далекие вершины гор и их призывая в свидетели своей первой клятвы. – Никто не будет владеть моим Медным Лесом. Они зря думают, что здесь никого не осталось. Я осталась. И она еще пожалеет, что бросила меня.
Жадный потерся мордой о ее плечо. Дагейда не отводила глаз от далеких границ того мира, в котором потерялась ее мать и которого она совсем не знала.
...Острый мыс был объят пламенем. Почти все его многочисленные постройки горели, а между ними, озаренные жутким мечущимся светом, кипели сотни беспорядочных схваток. События этого вечера походили на страшный сон. После битвы в Пестрой долине все складывалось для квиттов совсем неплохо: вести о победе Ингвида и Гримкеля дошли до Острого мыса раньше фьяллей, а Йорунн хозяйка догадалась собрать людей и увести фьялльские корабли. Правда, сам Острый мыс фьялли Эрнольва Одноглазого заняли раньше квиттов, и Гримкель не решился нападать на них здесь, так как все усадьбы и их обитатели, включая его мать, оказались заложниками Эрнольва. Но зато его войско заперло фьяллей на мысу, и без кораблей им было некуда оттуда уйти. Теперь их можно было осаждать хоть до следующей зимы или спокойно ждать помощи с Квиттингского Востока.
Но внезапно, уже в сумерках мирного весеннего вечера, фьялли вышли из усадеб и сами двинулись
