спрашивал о ней… Брендольв похитил ее… Не может быть, чтобы она сама… Как они не догадались в эти дни охранять ее! Придурки!
— Эй! Ты что, так и собираешься провожать его до самого моря! — заорал чей-то яростный голос со «Змея», и Даг даже не сразу узнал голос Хеймира ярла. Тот стоял на носу и гневно потрясал копьем. — Ты что, сам отдал ему твою сестру? Будешь ты нападать или нет?
Даг опомнился.
— За ним! — крикнул Ингъяльд. — Страшно драться, когда она у них, но не отпускать же!
— Мы перекроем им выход из фьорда, и тогда они сами ее отдадут! — подхватили голоса на корабле.
— Мы догоним! У нас два корабля! Сначала пусть отдадут ее, выйдут в море, а там еще посмотрим!
И «Длинногривый», как чуть раньше «Змей», устремился в погоню за «Лисицей». Хеймир ярл бросил копье и сам сел за одно из носовых весел, в нем бурлила нестерпимая ярость и требовала выхода. В мозгу метались обрывки противоречивых . мыслей: Брендольв украл ее… она сама ушла к нему, бежала, предпочла этого наглеца… опозорила хёвдинга… Она не могла этого сделать, он похитил ее, чтобы выторговать себе право выйти в море. Так не выйдет же! Как морской великан, Хеймир готов был один прыжком перелететь на корабль Брендольва и очистить его от людей от штевня до штевня, сейчас же, сей же миг, чтобы она ни единого лишнего мгновения не оставалась в руках этого негодяя! Как он смел тронуть дочь хёвдинга, невесту его, Хеймира! Наглый юнец хотел уязвить их всех, по-подлому сбежать от мести, как щенок, наливший лужу посреди хозяйского покоя! Хеймир так жаждал вернуть Хельгу, точно у него украли его собственную руку. Она не должна принадлежать Брендольву, не должна! Разрази его гром!
— Правь к берегу! — кричали «Лисице» с обоих кораблей. — Правь к берегу и отдай нашу девушку! Тогда мы дадим тебе выйти в море!
— Я не дам тебе, Даг, сын Хельги, пролить кровь друга и почти родича! — отвечал Брендольв, пропуская мимо ушей требования вернуть добычу. — Я не допущу такого позора!
— Хельга! Хельга! Ты слышишь меня! — надрываясь, кричал Даг, почти не замечая выкриков Брендольва. Буря ревела, волны плескались и заглушали его, и ему было отчаянно больно при мысли, что сестра даже не слышит его. — Хельга!
Но она услышала. Тряхнув головой, она сбросила оцепенение, огляделась, точно искала, откуда раздается голос. Вот ее взгляд упал на Дага; она вздрогнула и рванулась к нему, точно хотела пройти через борт корабля; Брендольв схватил ее за плечо, и Даг чуть не взвыл от ярости, видя, как грубо его прежний товарищ обращается с ней, а он ничем не может помешать.
— Даг! Даг! — она кричала еще что-то, но нельзя было разобрать ни слова. Все они — люди, их голоса, их корабли, — были игрушками в руках злой судьбы, легкими поплавками на волнах бури.
— Отпусти ее! Не трогай! Не смей! — кричал Даг, вцепившись в качающийся борт, точно примериваясь перепрыгнуть его.
До «Лисицы» было уже недалеко, хирдманы, не занятые на веслах, готовились прыгать. Дружина «Лисицы», понимая, что им вот-вот грозит нападение с обоих бортов сразу, занимали места, чтобы отбивать нападения. Кормчие «Длинногриво-го» и «Змея» кричали, подавая друг другу знаки. А гребцы на «Лисице», по двое на каждом весле, налегали изо всех сил. До моря оставалось уже не так далеко, а в море их не зажмешь.
— Даг! Даг! — кричала Хельга и тянулась к тому борту, откуда могла лучше видеть брата.
Ее голос охрип, и душа рвалась из тела. Она своими руками сотворила этот ужас; мало того, что ее брат и Брендольв собираются драться, так это будет у нее на глазах, из-за нее! Сейчас ей уже казалось, что без нее обошлось бы без драки, что она сама, оказавшись в руках Брендольва, сделала столкновение неизбежным, И ничего она так не хотела, как вернуться к Дагу, оказаться рядом с ним! Она уже не помнила о вчерашней размолвке, случайной, мимолетной — разве может она всерьез поссориться с братом, с половиной самой себя! Вернуться к нему, быть с ним, не знать ни Брендольва, ни Хеймира, никого, никого! Хельга кричала без голоса, рыдала без слез, чтобы хоть как-то выпустить наружу раздиравшие ее горе и отчаяние; корабль стремительно несся по волнам, плясал и качался, и Хельге казалось, что она летит вниз, вниз, в Нифльхель, в серые поля мира мертвых, где не светит солнце, где нет ни родичей, ни близких… Брендольв старался схватить ее за руку и подтащить к себе, будто боялся, что она бросится в воду; она и правда готова была на это, если отсюда нет другого пути. С неожиданной силой вырываясь, она отступала от Брендольва, сколько позволяла теснота корабля, наткнулась на конец вращающегося весла, на плечи кого-то из крайних гребцов; тот выбранился, не обрачиваясь…
— Ворон! Ворон! Где ты! — задыхаясь, то ли вслух, то ли в мыслях звала Хельга, жмурясь от холодной воды и вспомнив о последнем, кто мог ей помочь. Его образ возник в памяти сам собой, точно глянул откуда-то сверху печальными и укоряющими глазами.
Гребень волны приподнял «Лисицу», Хельга жадно вдохнула, почему-то убежденная, что это в последний раз… Корабль стремительно ринулся вниз, и вдруг раздался треск, похожий на грохот, и все тело «Лисицы» сотряс удар огромной силы. На миг она застыла, потом неудержимо, тяжело накренилась, уже не танцуя свободно на волнах.
— Камень! Камень! Наскочили! — взвились вокруг полные ужаса голоса.
— Все тяжелое с носа… — рявкнул Халькель, но было поздно.
Новая мощная волна подняла «Лисицу», сорвала с подводного камня и перевернула. Из последних сил Хельга цеплялась за мокрый борт, но пальцы ее тут же сорвались, и она, зажмурясь, полетела куда-то… Сначала стремительно, окутанная потоком холодного влажного ветра, а потом тише, медленнее, и вокруг стало теплее, мягче… Все разом стихло, плеск воды, треск дерева, свист ветра, человеческие крики растаяли и исчезли.
Она лежала на чем-то мягком и теплом. Еще не открыв глаз, Хельга ощущала вокруг себя удивительный покой. Покой был во всем: в тишине вокруг, в неподвижном тепловатом воздухе, мягко касавшемся ее лица, и в ее уютном ложе — то ли теплая трава, то ли звериная шкура. Ни единого звука: ни голосов, стуков и скрипов, какие бывают в доме, ни свиста ветра и шума ветвей, без каких не обойтись под открытым небом. Хельге хотелось знать, куда она попала, но лень было открывать глаза. Она не помнила, что было перед этим, но у нее осталось смутное ощущение какого-то огромного, губительного беспокойства. А сейчас ей было просто хорошо и спокойно. Она знала, что можно не открывать глаза: торопиться совершенно некуда. Сюда никто не придет, и ей не нужно никуда идти, Ни сейчас и никогда.
Тишина и неподвижность воздуха убаюкивали. Но все же этот покой удивлял: Хельга не могла раньше представить ничего подобного. Наконец решившись, она приоткрыла глаза. И ничего поначалу не увидела. На миг ей стало страшно: не ослепла ли она? Перед глазами было серое мягкое марево, как густой туман. Хельга села и прищурилась. Туман был неоднороден: в нем различались слои, то беловатые, полупрозрачные, то густые, серые, как зола. Клубы мягко шевелились, покачивались, неспешно тянулись куда-то и снова замирали. И, кроме них, не было ничего. Серая мгла ласкала глаз, он покоился в ней, как в куче мягкого уютного пуха,
— Вот ты и сделала то, чего хотела, — сказал позади нее знакомый голос. Сейчас в нем звучала грусть. И он показался таким неожиданным, далее чужеродным среди этой застывшей тишины, что Хельга вздрогнула.
Ворон сидел прямо на земле позади нее. Видно было, что он сидит уже давно и может сидеть так еще сколько угодно долго. После первого удивления
Хельга обрадовалась: она не одна в этом странном месте, и с ней именно тот, с кем ничего не страшно.
— Чего я хотела? — хрипло и неловко, будто после годового молчания, спросила она.
— Ты хотела пройти по воздушным тропам и попасть в мой мир, — ответил Ворон, печально глядя на нее своими черными глазами. Нигде вокруг не было и проблеска света, но его глаза поблескивали, как там, над берегами Хравнефьорда… И при мысли о Хравнефьорде Хельга вдруг ощутила сильную тоску, мягкая серая мгла показалась душной, тесной.
— Это — твой мир? — непонимающе повторила Хельга и огляделась по сторонам, точно отыскивая выход. — Где это мы?
