Большой Взрыв обязан, с нашей точки зрения, длиться бесконечно долго. Любой здравомыслящий человек способен вообразить себе бесконечно долгое
Уже задолго до финального аккорда, я заметил, что с физиономией Казимира Цанса стали происходить какие-то странные метаморфозы: он сморщил нос и все, что было у него вокруг носа – как если бы на нос к нему уселась оса. Затем он стал мелко трясти головой – очевидно, чтобы согнать невидимую осу. При этом он издавал частое прерывистое сопение. Внимательно приглядевшись, я понял, что Цанс попросту смеется.
– Браво, браво! – различил я сквозь сопенье.
– Может, на бис?
– Увольте, – затряс он руками так же часто, как головой. – Но ваше так называемое доказательство меня искренне повеселило. Я даже готов простить вам то, что вы ни черта, повторяю, ни черта не поняли в моих статьях!
Браво, интервью спасено!
– Вы находите это доказательство ошибочным?
– Знаете что, бросьте читать научные статьи. Читайте учебники.
Интеллигентные ученые говорят не «идите лечитесь», а «читайте учебники».
– Список взять у Ливей? – спросил я.
– Я сам составлю, – парировал Цанс.
– Хорошо, ловлю на слове. Но вернемся к Чарльзу Корно. Скажите, в его словах или письмах не было чего-то такого, что могло бы подсказать причину, по которой его убили. Например, что-нибудь связанное с игрой, над которой он работал перед смертью. Или с прошлой игрой… В общем, что-нибудь…
Цанс нахмурился.
– Я слышал, убийца арестован. Какие-то личные мотивы, насколько мне известно.
– А если это не так? Что если убийство связано с игрой?
– Убийство с игрой… – седые брови поползли вверх, хотя, казалось, куда уж выше: брови у профессора и так были, как у филина, – и с завитками. – Нет, мне кажется, это маловероятно.
– А с научной работой?
– Он ее практически забросил.
– По материальным соображениям?
– Не только. Понимаете, от науки все требуют немедленных результатов. А я всегда говорил, что важен не результат, а понимание. Понимание законов природы. Корно не был против такой точки зрения, пока понимание позволяло добиваться результатов, например, предсказывать поведение той или иной физической системы. Но когда я доказал, что в нашем хаосе (я не имею в виду университет) предсказания невозможны, он сказал, что в моей науке поставлена точка, и обратился к практике. Как идти дальше, если идти некуда, сказал он мне десять лет назад. С тех пор мы общаемся заочно. Он задает вопросы, я отвечаю.
– Если это не тайна, о чем он вас спрашивал?
– О, его интересовало очень многое, ведь он стремился к тому, чтобы его виртуальные миры не уступали реальным. Конечно, в основном мы обсуждали методы математического моделирования.
– Это я понял, но что именно он моделировал?
– Вы, видимо, меня плохо слушали. – Цанс, по-моему, уже стал принимать меня за одного из своих студентов – не самого прилежного. – Повторю еще раз: все процессы в мире идут по одним и тем же законам, содержание которых нам известно. Следовательно, достаточно иметь одну математическую модель, чтобы смоделировать всё – от рождения вселенной до рождения стихов в чьей-нибудь голове, от нашей технологической цивилизации до первобытных моролингов. Вам ясно?
– Квазиабсолютно, – ввернул я ларсоновское словечко. – Он и моролингов моделировал? Тех, что из книжки?
– Из книжки, из книжки, – сказал он с сарказмом.
Ни в одном из найденных у Корно файлов не было ни байта о моролингах.
– Знаете, вот что я придумал, – продолжал он. – Поговорите с Бенедиктом Эппелем. Это мой самый способный студент. Он строил для Карно какие-то частные модели, лингвистические, по-моему. Я все боялся, что Корно переманит его в свою область, но теперь… – одумавшись, Цанс замолчал.
Я подсказал:
– Теперь его некому переманивать.
– Очень нехороший намек, – заметил он.
– Простите…
Но профессор снова замкнулся.
Как спросить его о Вейлинге, напряженно раздумывал я. Выдавать болтливую Ливей я не хотел. Наконец, сымпровизировал:
– Перед тем как прийти к вам, я побывал в «Виртуальных Играх» и поговорил с помощником президента, господином Вейлингом. Он сказал, что тоже собирается навестить вас.
– Он так сказал? – недоверчиво спросил Цанс.
– Да, сказал, что зайдет к вам в университет.
– И что?
– Да нет, я так, к слову…
Цанс считал интервью оконченным. Он встал и шагнул к двери, взялся за ручку.
– Сейчас у меня лекция, поэтому…
– Спасибо, что уделили…
– Не стоит…
Мы вышли из кабинета, затем и с кафедры. Мадемуазель Ливей быстро переключила экран с игры на расписание занятий. Проходя мимо нее, я успел заметить только таблицы и текст.
На балконе, с внутренней стороны опоясывавшем многоэтажный центральный холл сектора естественнонаучных факультетов, на нас обрушился студенческий гам.
– Как мне найти этого Бенедикта? – спросил я, перекрикивая шум.
– На следующей неделе, во вторник здесь пройдет открытый семинар по моролингам. Бенедикт будет обязательно. А если он нужен срочно, то посмотрите расписание занятий. Или загляните в общежитие.
Цанс ушел учить студентов математическому моделированию, а вернулся к мадемуазель Ливей.
– Поговорили? – спросила она, сосредоточенно выправляя щупальца Октопусу Мадидусу. Пока я разговаривал с Цансом, Мадидус накатил еще пару стаканов.
– Поговорили. Дайте ему «Алко-зельцер».
– Сразу вижу опытного человека! – вскликнула Ливей, глядя в экран.
Интересно, где она там увидела опытного человека?
– Теперь хочу поговорить со студентом по имени Бенедикт Эппель. У него есть сегодня занятия?
– Это известно только ему. На последнем году магистратуры студенты сами выбирают, куда ходить. Как правило они никуда не ходят, кроме научных семинаров по своей специальности. Семинар профессора Цанса проходит по средам, а сегодня у нас четверг, значит Эппель либо в библиотеке, либо где-нибудь еще.
– Где-нибудь еще – это где?
– В общежитии, например. А вас Цанс к нему направил?
– Он, а что?
