себя: уж не нарушила ли она одну из заповедей матушки, позволив, чтобы ее беспокойство перешло к больному? Но изнеможение не позволило ее мучениям, вызванным чувством вины и другими мыслями, длиться долго. Сон оказался как нельзя кстати, ибо Джоанна все равно не нашла бы покоя, приписывая молчанию Джеффри разные причины.
Эдвина обращалась с больным не так деликатно, как госпожа. Она заглушала его стоны, крепко зажимая ему рот ладонью. Не так уж все и скверно. По крайней мере, их никто не преследует.
Сэр Ги не мог рассчитывать на помощь лорда Джеффри или леди Джоанны. Джеффри потерял способность здраво мыслить, а Джоанну, решившую, что ее муж умирает, ничто уже не трогало. Однако удача улыбнулась им. В одной убогой деревушке, где сэр Ги остановился, чтобы купить провизию, женщина, с которой он торговался, приняла его за француза. Проклятия на английском языке посыпались на его голову, когда он расплачивался с ней. Сэр Ги, запинаясь, сказал женщине несколько слов, которые знал на этом языке, и поспешил за Нудом. Тот на своем родном языке рассказал ей об их положении и нуждах. Женщина согласилась спрятать своих соотечественников.
Лачуга, предоставленная им для отдыха, несмотря на грязь и зловоние, все же была теплой и сухой. Джоанну снова согревал лучик надежды. Она вспомнила имя торговца из Остенде, приезжавшего в Роузлинд. В надежде на будущую выгоду и привилегии он мог рискнуть помочь им. Сэр Ги разыскал торговца, который на чем свет стоит ругал французов, конфисковавших товары и оставивших его, по сути дела, без работы. Он с радостью согласился перевезти всю группу в Роузлинд. Сэр Ги не сомневался, что этому человеку можно доверять. Войны с Францией всегда рано или поздно заканчивались, а торговля с Роузлиндом — дело постоянное, никак не временное. Она еще много лет будет приносить огромную прибыль торговцу, но только в том случае, если он не выдаст дочь владелицы Роузлинда.
За доверие им воздалось сторицей. Торговец приехал сам с запряженной повозкой для Джеффри. У городских ворот он сказал, что это его больной друг, за которого он ручается, и, не став ждать груза, вышел в море с первым отливом. О плате он даже речи не вел, ибо давно знал владелицу Роузлинда. Как он сам сказал, Бог вознаградит его за благочестивый поступок, ибо для свершения праведного дела иногда приходится отказываться и от выгоды.
Его надежды воздались ему огромным вознаграждением, в чем он, впрочем, ничуть не сомневался. Когда Джеффри заботливо доставили в Роузлинд, торговец получил сполна: много серебряных и золотых монет, драгоценных браслетов и ожерелий. Три корабля с товаром не принесли бы ему такой прибыли, а его акт доброй воли обещал увеличить за счет привилегий будущие доходы и уменьшить налоги на многие годы.
Роузлинд уже сам по себе, со своими огромными каменными стенами, шумом моря и благоухающими запахами пряностей и роз простынями, оказался целительным для Джеффри. Уже через несколько часов, после того как его помыли и уложили в кровать, лихорадка пошла на убыль. Когда ее обняла матушка, с плеч Джоанны будто гора свалилась. Наконец-то она снова может почувствовать себя беззаботным ребенком, переложив на некоторое время бремя ответственности на другие плечи, может ни о чем не думать и не блуждать в лабиринте усталости и страха!
Джоанна не могла себе отказать лишь в том, чтобы не присматривать за Джеффри, и Элинор не пыталась препятствовать ей. Она успокоила и убедила дочь, что та правильно ухаживала за мужем.
Однако им не удалось предотвратить нежелательные последствия болезни Джеффри. К концу октября он избавился от лихорадки, но рана на бедре так и не зарубцевалась. Как только Джоанна поняла это, она осторожно сказала Джеффри, что он будет прихрамывать. Пока Джеффри был очень слаб, он не заговаривал на эту тему. Достаточно окрепнув для того, чтобы снова думать о сражениях, Джеффри попросил позвать Иэна: пусть тот осмотрит его рану. В вопросах, касавшихся сражений, Иэн для Джеффри был непререкаемым авторитетом.
— Сильно ли будет мешать мне эта рана? — спросил Джеффри, когда Иэн закончил осмотр.
— Ты не сможешь быть уже таким желанным партнером для танцев…
На лице Джеффри отразилось замешательство, но он тотчас же рассмеялся.
— Это правда, милорд?
— Конечно, правда. Разве я тебе враг? Разве стану я лгать в деле, которое может стоить тебе жизни, умалчивая о слабом месте, какое нужно беречь? Лгать в таком деле глупо и опасно. — Иэн пожал плечами. — Ты не сможешь бегать или ходить так же быстро, как прежде… Но тебе об этом уже известно от Джоанны, да и любой рыцарь в латах вряд ли способен быстро бегать. Возможно, рана скажется на твоем участии в рыцарских турнирах. Мне придется испытать тебя, прежде чем я смогу с уверенностью говорить об этом… Но при твоих боевых качествах, — с нежностью добавил он, — никто и не заметит ничего.
— До этого лишь нескольким людям удалось побороть меня. Я уже не смогу так же крепко держаться в седле?
— Сможешь! Возможно, для тебя будут несколько трудны резкие выпады вперед, но, честно говоря, я так не думаю.
Джеффри успокоился: значит, он не превратился в никчемного калеку. Если рана не повлияет на его боевые качества, он может не переживать, что пока станет передвигаться, как краб. Тем не менее сейчас, когда эти тревоги улеглись, самое время поговорить и о других проблемах.
— Я даже рад этому ранению… — сказал Джеффри, — что получил возможность повидаться с вами наедине… Джоанна ничего не рассказывает мне о том, что происходит в мире. А если я настаиваю, она, похоже, хитрит и обманывает меня.
— Ну и что? Она поступает благоразумно. Какой смысл беспокоить тебя проблемами, которые ты все равно не в силах решить?
— Значит, проблемы существуют?
Иэн готов был ударить себя. Он знал, что жена и падчерица с него живого содрали бы кожу за такую оговорку. Только теперь он понял, что своим замечанием пребывающий в полном неведении Джеффри уготовил ловушку для неосторожного языка тестя, ловушку, которую Иэну следовало бы заметить. Джеффри оказался слишком умен. Иэн понимал, что тактичность не позволила бы Джоанне отказывать Джеффри в ответах или кормить его явной ложью. Вероятно, ее ответы были очень убедительными: ей почти удалось уверить Джеффри, что все хорошо. Однако благодаря тому же здравомыслию воспоминания о чудовищном поражении не могли не посеять в Джеффри семена сомнений. Если бы Иэн сказал сейчас, что все прекрасно, поскольку Джон оставил идею о дальнейших экспедициях во Францию, Джеффри не поверил бы ему. Но Иэн сам только что подлил масла в огонь!
— Что-нибудь с моим отцом? — встревожился Джеффри.
Лицо Иэна просветлело: тут у него есть хорошие новости.
— Он в безопасности и скоро будет дома. Графа уже давно освободили бы, но его самого не устраивали условия.
— Какие еще условия? Разве у него могут требовать что-нибудь, кроме выкупа?
— Будь проклят мой болтливый язык! — воскликнул Иэн. — Джеффри, мне лучше оставить тебя. Если с тобой снова случится лихорадка до прихода Джоанны, меня и близко больше не подпустят к тебе!
— Со мной скорее случится припадок, если меня оставят в неведении, не сообщив все вести, пусть и дурные.
«Похоже, что так», — подумал Иэн.
— Эти условия никакого отношения не имеют к твоему отцу, — сказал он. — Просто Филипп не желает принимать выкуп за Даммартина и Феррана. Отдадим должное Джону: он сам предложил выкуп за них и поклялся, что не станет торговаться. Филипп от этого ничего не выиграет. Он хочет обменять твоего отца на Роберта Друа без всякого выкупа. Даммартин и Ферран — его вассалы и предатели, сказал он, которых следует наказать в назидание другим. Говорят, что их, будто животных, держат в грязных свинарниках закованными в цепи. А Даммартин даже лишен всякой возможности двигаться, ибо прикован к огромной колоде.
— Да смилостивится над ними Бог! Да проявит к ним милосердие святая Дева Мария! Оба они — храбрые люди. — Глаза Джеффри наполнились слезами — простительная слабость для ослабевшего от
