готовностью Роджер шел на все ради нее. Нет, ни ей, ни ему ничего нельзя предпринимать под горячую руку. Она вытерла слезы, постучала косточками кулачков и, придя в себя, выглянула из-под полога. Херефорд стоял в дверях в нерешительности, не зная, уходить ему или остаться. Она подошла.
— Извини, Роджер. Не думала, что так распущусь. Ты знаешь, я не плачу попусту, и это все было так давно. — Тут она слукавила, отнеся свои слезы на счет давно пережитых страхов и стыда и не умея объяснить раздирающий ее внутренний конфликт. Лицо его оставалось напряженным, и голос у нее дрогнул: — Знаю, все это глупо, раз он со мной ничего не сделал. Меня разозлило, что ты не поверил, что Певерел предал отца. Этот злодей… — Ее снова передернуло.
— Не надо. Ему недолго осталось жить, — мертвым голосом сказал Херефорд. — Судья ему Господь, а я воздам. — Его отпустило, он тяжело передохнул. Кулаки были так сжаты, что он еле распрямил онемевшие пальцы. — Слава Богу, что он человек короля, — на лице Роджера появилось подобие улыбки. — После всего, я думаю, никакая самая святая присяга… — он задохнулся. — Своих родных… Извини, Элизабет. Все, не будем больше об этом. — Он перевел дух и попытался говорить нормально. — Как все некстати вышло! Еще пришло письмо от Гонта. Он пишет, что получил известие от лорда Сторма и ждет его в начале будущей неде-ли. Просит приехать в Пейнскасл. Он думал, что я в Херефорде, всего день езды даже в такую погоду, и сообщает заблаговременно. Но известие застало меня здесь, и расстояние… Чтобы поспеть, мне надо выехать рано утром.
— Понимаю! — Элизабет распрямилась. — Когда вернешься?
— Боюсь, уже не вернусь. Мать очень просит побыть дома, а я не представляю, сколько пробуду у Гонта и что ему от меня надо. Да ты сама через несколько недель приедешь в Херефорд. Там дождусь тебя.
— Не думала, что ты такой скорый на повеление матери. Может быть, раздумал возвращаться, считая, будто я слишком запятнана, чтобы быть леди Херефорд?
— Что ты говоришь, Элизабет! Чтобы добраться до Пейнскасла зимой, мне надо три — пять дней. Ты хочешь, чтобы я вернулся сюда и тут же отправился в Херефорд, что рядом с поместьем Гонта?
— Нет, конечно. Вовсе не хочу тебя утруждать ради себя.
— Но, Элизабет! — Раздражение Херефорда столкнулось с впечатлением от ее страдания. Впечатление победило. — Если хочешь, я, конечно, приеду. А может быть, ты поедешь со мной? Ты знакома с леди Ли, и она, я знаю, будет рада принять тебя и без приглашения.
— Как было бы хорошо, — засмеялась она не совсем уверенно. — Перемена обстановки. Скажу отцу и… Ой, Роджер, я не смогу.
— Почему?
— Потому, дорогой, — она положила ему руки на плечи, — что не могу приехать к тебе нищенкой. Мое подвенечное платье еще не готово, и надо будет переделать тысячу всяких других вещей. И тебе не стоит приезжать. Когда ты здесь — дела стоят, а оставлять все на последний, день, сам понимаешь…
Посмотрев на нее с сомнением, Херефорд подумал, что у женщин часто так бывает: говорят одно, а на уме совсем иное. Никогда не угадать, что скрывается за словами невесты. Поразмыслив, он сказал осторожно:
— Решай сама. Я хочу быть с тобой, но принуждать тебя не стану. Если передумаешь — едем вместе, захочешь, чтобы я приехал, — пошли весточку, и я тут же прискачу.
— Ты очень добр, Роджер, я это знаю и надеюсь на тебя. Я была безрассудна… ничего не поделаешь. Какая уж есть, — она улыбнулась, скрывая волнение. — Ступай, договаривайся обо всем с отцом и епископом… Я тебе не успела сказать, что он согласился приехать в Херефорд, чтобы обвенчать нас. А мне надо побыть одной.
На следующий день, едва встало солнце, Херефорд ехал вдоль живописной долины Ди прямо на юг, и даже красота раннего утра не развеяла его уныния и дурного настроения. Землевладелец, благосостояние которого зависит от урожая, больше интересуется погодой, а не пейзажами вокруг, но сейчас Херефорд думал о военном походе и проезжаемые места его заинтересовали. Рельеф в окрестностях реки Ди он по памяти сравнивал с долиной Трента, запомнившейся ему по одной поездке в Ноттингем, и тут до его сознания дошла прелесть окружающего ландшафта. Деревца ольхи и осины, склонившиеся над водой, были увешаны ожерельями из сверкающего инея; от легкого дуновения ветра ветки деревьев задевали друг друга, и морозное украшение падало в воду, издавая легкий всплеск. Кусты ежевики и терновника, принявшие под снежным покровом самые причудливые формы, были ослепительно белы, а лучи поднимавшегося солнца подкрашивали снег розоватыми бликами.
Местами розовый цвет, где он соседствовал с голубой тенью, обретал нежный лиловый оттенок, напоминающий румянец Элизабет. Херефорд перехватил поводья и сунул за пазуху озябшую руку. Расстались они с Элизабет довольно спокойно, того порывистого выражения теплоты в ней больше не было. Во время обеда и потом вечером она была попеременно то резкой, то удрученной, а прощаясь с ним утром — безупречно вежливой, и Херефорд понял, что она довольна его отъездом. Что он мог с ней поделать? Как себя вести с женщиной, которая восхищение собой принимает как оскорбление? Он хорошо понимал, что Элизабет для него много большее, чем утеха для плоти. Иначе он не сделал бы ей предложение. Простое наслаждение он мог получить с любой женщиной, мало кто в Англии отказал бы в этом Роджеру Херефорду! Как же она не понимает, почему не хочет этого понять?
Он начал было сердито выговаривать ей за это, но тут же прервал себя. Даже в раздражении он не мог упрекать Элизабет. Он попытался подобрать слова для выражения своего чувства, думая потом написать ей, но мысли возвращались к физическому влечению, он сбивался и наконец бросил эту затею, сильно расстроившись. Все выходило не так. Он твердо знал, что с Элизабет ему будет непросто, что не избежать с ней скандалов и брани, но и мысли, что он ей безразличен или что предложение его принято лишь потому, что «всякая женщина должна быть отдана мужу или Христу», у него не было, и все-таки она почему-то противилась всему, что было связано с женитьбой… Даже эта красивая дорога была ему не в радость. С каким нетерпением торопил он время во Франции, чтобы поскорее вернуться, пуститься в поход и готовить восшествие на престол Генриха! Херефорд почувствовал, что ему становится плохо, и сглотнул подступающую тошноту. Да, если бы ему сказали во Франции, о предложении, которое его ждало здесь, он с ума бы сошел от радости! Что же с ним происходит?
— Милорд! — Голос Алана Ившема выдернул его из мрака, в который он неумолимо погружался.
— Что такое? — Его выводило из себя даже то, что могло отвлечь от черных мыслей.
— Вьючные лошади сзади валятся, милорд. Вы едете слишком быстро, они не поспевают.
— Ладно, — Херефорд отмахнулся от оруженосца и осадил коня. Он неосознанно торопил его, пытаясь поскорее уйти от тяжких раздумий.
Алан пожал плечами и вернулся к Вильяму Боу-чемпу.
— Два года за границей, видно, дорого стоили его светлости. Уж очень он изменился.
Боучемп рассмеялся:
— Нет, Алан, это не два года там, а две недели тут. Могу тебе сказать, что две минуты в обществе Элизабет могут стоить двадцати лет ссылки.
— Помилуй нас, Господи! — с жаром взмолился Ившем, подняв глаза к небу.
— Воистину. Они только и делали, что цапались, как кошка с собакой. Могу понять всякого, кто бросается на нее, только увидев, но его светлость знает ее с детских лет! Думал, хватит у него ума разобраться в ней. А может быть, дело вовсе не в ней? Скорей всего он ищет способа, как привязать к себе Честера помимо клятвы.
— Женившись на Элизабет, он этого уж точно добьется. Лорд Честер души не чает в дочке. Если бы он не цацкался с ней так, и его светлость бы не маялись. Ты, наверное, прав: что-то надвигается, хватим мы лиха. Если дело пойдет так дальше, придется Честера крепко держать. Он все высматривает, откуда ветер дует; может повернуть не туда.
— А потом, он всегда может выгнать бабу из ее наследного замка, как она станет не нужна или отец умрет. Если от нее будет толку мало, у него братья есть, поддержат. Вальтер, правда, пустое место — одни хлопоты с ним, а вот Майлз, говорят, мальчишка что надо.
Алан Ившем с удивлением посмотрел на Вильяма:
