ощущение жары. И все едва могли дождаться рассказа о тассентассе, об этом человеке, которого некоторые называли чудовищем.
Покахонтас все никак не могла решить, что хуже — услышать рассказ или не слушать его. Когда женщины разделись для купания, все украдкой осмотрели жену воина, бывшую со Смитом. Будут ли на ее теле следы любовных укусов и, что важнее всего, где? Остались ли у нее розовыми соски? И было ли в этом человеке что-нибудь необычное? Он покрыт шерстью, как медведь? И вытворял с ней страшные вещи?
Покахонтас подумала, что женщина слишком скромна и не собиралась ничего рассказывать. Она плескалась, всем своим видом давая понять, что получила удовольствие, и немалое, от этого мужчины, чудовище он или нет. Она ничего не говорила, но резвилась в холодной воде, словно было время жаркого солнца. У Покахонтас чесались руки как следует отшлепать ее. Наконец женщина вышла из воды и позволила сколько угодно смотреть, как она медленно вытирает индюшачьими перьями свое роскошное тело. До этого момента никто не завидовал ее ночи с чужестранцем. В конце концов, ее мужа нет уже десять ночей, и все посчитали, что это будет любопытной пробой. Но, как ясно видели остальные женщины, проба оказалась весьма удовлетворительной, и их нетерпение уже перерастало в раздражение, когда, наконец, жена воина уселась у костра.
Она сказала, что вниз от шеи тассентасс очень-очень бледный. Его лицо покрыто волосами, как у медведя, сказала она. Но ей было очень приятно, когда они слегка царапали ей кожу, чуть смущенно добавила она. Все остальное тело у него такое же безволосое, как у ее мужа, кроме, конечно, золотистых завитков вокруг его орудия любви. Она откинулась назад и прикрыла глаза. Она сказала, что эта часть его тела прекрасна — подобно восходу или закату солнца. Но, лукаво заметила она, заката почти не было, потому что он очень, очень сильный.
Когда женщины сели поближе, чтобы расспросить обо всех подробностях, Покахонтас почувствовала, что не может больше этого слышать. Она знала, что эту ночь будут обсуждать и обсуждать и повествование станет обрастать вымыслом. К тому времени, как муж этой женщины вернется домой, уже будут рассказаны необыкновенные истории, а его жена сполна насладится новым высоким положением. Затем за дело возьмутся слагатели песен. 'Я должна это остановить, — подумала она. — Одно слово моего отца... '
Церемония усыновления должна была состояться, когда солнце достигнет самой высокой точки во время сезона длинных ночей. У жрецов был вид суровый и печальный. Их злило, что захватчикам были сделаны какие-то уступки, и они так сильно били в барабаны, будто старались выразить свой гнев.
Жители поселка хотя и поддерживали новое отношение своего короля к странным людям, пришедшим из-за большой воды, но с некоторыми сомнениями. Явное неодобрение жрецов смущало их. «Жрецы могут сколько угодно выказывать свое неудовольствие, — думала Покахонтас, — но я подозреваю, что они думают о том же, о чем и я. Они знают, что отец по-прежнему настроен постепенно уничтожить чужих людей».
Увидев Смита перед началом церемонии, Покахонтас почувствовала себя неловко. Она знала, что, когда воины возвращаются домой после охоты или сражений, они желают своих женщин и их любви. Смиту тоже было необходимо расслабление после сурового испытания пленом и отмененной в последний миг казнью. Но даже если и так, тяжело было представлять, что он делал с этой глупой женой воина.
Покахонтас пыталась сохранить в своем сердце мгновение полного единения со Смитом, то мгновение на камнях смерти, когда во всем мире они были уверены только друг в друге. И когда он повернул к ней лицо, она поняла, что и он испытывает особое чувство. Бог неба говорил с ней через глаза Смита, и она снова наполнилась теплом и радостью.
Она также заметила, что Смит с тревогой ждет церемонии усыновления, и заверила его, что не произойдет ничего опасного или болезненного. Он единственно должен продемонстрировать сыновнее уважение, когда острой раковиной ему надрежут палец, и его кровь смешается с кровью Паухэтана. Смит ответил, что считает усыновление большой честью.
Позднее в тот день, после церемонии, Покахонтас попросили спуститься с возвышения, где она сидела рядом с отцом, и встать подле капитана.
Заговорил ее отец:
— У народа паухэтанов есть обычай, который существует столько, сколько мы себя помним. Когда мы кого-то спасаем, мы несем ответственность за этого человека, пока он жив. Покахонтас, теперь ты охраняешь капитана Смита. Он твой особый подопечный и твой повелитель. Капитан Смит отбывает в свой лагерь. Раухант, мой ближайший советник, будет сопровождать его. Он вернется в Веровокомоко с двумя небольшими пушками, которые капитан согласился дать мне. Покахонтас, в соответствии с твоими новыми обязанностями, ты с припасами вскоре поедешь следом, но ты должна вернуться ко мне через несколько дней.
Покахонтас быстро переводила, чтобы Смит полностью понял повеления ее отца. Затем она смотрела, как двенадцать воинов уходят вместе со Смитом. Завтра к раннему утру они будут в его поселении.
Глава 12
Бах! Водопадом посыпался снег.
Бах! Большие куски льда скалывались с деревьев и втыкались в землю. Мир превратился в круговерть снега и льда. Земля в лесу была усыпана толстыми ветками, а шумные вороны и морские чайки умолкли.
Смит крикнул Рауханту и его людям, чтобы они вернулись. Когда по дереву выстрелили из маленькой пушки, показывая паухэтанам ее в действии, грохот обратил дикарей в бегство. Они рванулись прочь из леса, чуть не сойдя с ума от страха.
Смит приказал:
— Снова зарядите пушку камнями, сделаем еще один выстрел. Только подождем, пока дикари вернутся!
Смит набрался терпения. Прошло не больше часа, как он вместе с паухэтанами вернулся в форт из Веровокомоко, и солнце только появлялось из-за горизонта. Смит смотрел на пробиравшихся назад дикарей, бледных и дрожащих, двое из них едва дышали. Рев пушки и вызванные ею разрушения были для них неслыханными. Они были потрясены.
Раухант положил руку на руку Смита. Достаточно, дал он понять. У него так дрожали пальцы, что он едва ими управлял. Смит улыбнулся и отменил свою предыдущую команду. Потом на языке паухэтанов и жестами Смит спросил у Рауханта, как тот собирается доставить в Веровокомоко, к великому королю, пушку весом в четыре тысячи фунтов. Увидев, что вопрос озаботил Рауханта, Смит послал одного из своих солдат на склад за несколькими нитками стеклянных бус и кусками меди, которые и вручил ему со всеми подобающими знаками внимания. Паухэтаны, казалось, были удовлетворены. Они вернутся к великому королю не с пустыми руками, но объяснить возвращение без пушки будет трудно. Смит не завидовал им.
Габриэл Арчер, Джон Мартин и Джон Рэтклиф стояли рядом, то и дело похлопывая себя по бокам, чтобы согреться. Они горели нетерпением расспросить Смита о его путешествии в Веровокомоко и узнать, что случилось с Кассеном, Робинсоном и Эмри.
Когда Раухант и его воины наконец-то отбыли с подарками и бусами, Смит и три капитана сели у костра перекусить. Смит ел жидкую кашу и грубый кукурузный хлеб со скрытым отвращением. «Хорошая пища индейцев избаловала меня, — подумал он. — Я должен попросить Покахонтас, чтобы она научила наших людей готовить настоящую еду теперь, когда мы можем ходить на охоту и ловить рыбу».
— Смит, вы меня не слушаете.
Трое мужчин, члены руководящего комитета, пристально смотрели на него, внимательно и
