ведь я был бы счастлив, если бы это было так! — В самом деле? — кинул король.
— Да как же, ваше величество? Ведь тогда я был бы богатым человеком и вместо того, чтобы тяжелым трудом зарабатывать жалкие гроши, я… — Ладно! — перебил его король. — Значит, Пибрак солгал? — Его милость просто плохо осведомлены.
— Это очень плохо для вас, мой милый Лашеней! — насмешливо сказал король. — Я привык верить Пибраку во всем и решил повесить вас завтра на восходе солнца, если вы не удовлетворите моего любопытства относительно моих лотарингских родственников…
— Значит, я буду повешен, государь, за то, что я даже никогда не видывал их высочеств?
— Это очень досадно! — ледяным тоном сказал король. — Значит, вы будете повешены, потому что вы сами понимаете, что не могу же я изобличать во лжи своего друга.
Лашеней очень боялся смерти, но отличался совершенно не плебейской верностью своим господам, а потому покорно ответил:
— Что же делать? Видно» мне на роду написано умереть без вины!
— До завтрашнего утра у вас еще есть время одуматься, — ответил король, — а пока отведи-ка его, Пибрак, в одну из луврских камер!
Пибрак взял Лашенея за плечо и вывел из королевского кабинета. Первому встречному ландскнехту он приказал:
— Сбегай в кордегардию и возьми у дежурного офицера ключ от При-Дье.
При-Дье, о котором говорил Пибрак, было название одной из ужаснейших камер, которыми изобиловал Лувр. Там была страшная сырость, кишела масса насекомых и стадами ходили гигантские крысы. Осужденный, которого заперли бы там на неделю, мог не бояться палача, так как в этом ужасающем, зараженном воздухе самый здоровый человек не выжил бы и трех дней. А самое главное — в этой камере была «ублиетта», что уже само по себе обеспечивало довольно неприятную смерть в тюрьме.
В то время «ублиетты» находились во многих камерах. Они представляли собой широкую каменную трубу, которая вела в реку. Человек, оступившийся или силой вытолкнутый туда, падая, натыкался сначала на железные острия и брусья, а потом его обезображенное тело уносило водой. Отсюда и произошло их название: «ублиетты» сулили вечное забвение.
Приведя в эту страшную камеру осужденного, Пибрак подвел его к дальнему углу и, при кровавом свете факелов показав зияющее отверстие, произнес:
— Король обещал повесить вас, дорогой господин Лашеней, но я попытаюсь отговорить его от этого неразумного решения. К чему столько помпы для такого незначительного человека, как вы? Просто мы утром спустим вас вот в эту каменную дыру, и делу конец. Затем Пибрак запер арестанта и ушел к Маликану.
— А вы и в самом деле серьезно озабочены, как видно! — сказал ему кабатчик.
— Господи, еще бы!.. Обстоятельства складываются так, что я не могу не беспокоиться. — Я с удовольствием рассеял бы ваши опасения, но… — Но ты поклялся ничего и никому не говорить? — Вот именно. Но скоро я буду свободен от своей клятвы. — А когда именно? — В полночь.
— Черт возьми! Я вовсе не любопытен по природе, но в полночь я непременно зайду к тебе. — Хорошо! — сказал Маликан. — Я буду ждать вас.
— «До полуночи еще далеко, — подумал Пибрак, возвращаясь домой. — Чем бы мне заняться в течение этого времени в интересах дела? Ага, знаю! Волей короля я поставлен в открытые враждебные отношения с Гизами, и все равно они объявят мне теперь войну. А у Лашенея в доме, наверное, найдутся какие-нибудь документы, способные окончательно скомпрометировать лотарингских принцев. Это и будет моим оружием против них. Итак, вперед! Однако сначала надо подкрепить силы обедом, а потом можно будет пойти в дом этой старой крысы».
Пибрак вернулся в Лувр, пообедал, отдал все необходимые распоряжения к порядку дня, касающиеся его обязанностей, и затем отправился к дому Лашенея. Но его ждала там совсем неожиданная картина, для объяснения которой нам необходимо вернуться немного назад.
VII
Двое швейцарцев, оставленных Пибраком сторожить дом и связанную Гертруду, комфортабельно устроились в кухне у камелька и стали ждать. Но вскоре они начали ощущать все неудобство своего поста; ведь они вышли из Лувра ни свет ни заря, и желудок властно вступал в свои права. Между тем Пибрак, казалось, совершенно забыл о них.
— Уж не думает ли капитан, что мы можем обойтись без еды и питья? — пробурчал один из швейцарцев.
— Но ведь есть и пить нам не запрещено, — ответил другой. — Мы только не смеем выходить из дома. Так почему бы нам не угодить голода и жажды здесь, на месте?
— Ты прав. У старой обезьяны, наверное, найдется хорошее винцо.
— Ну, и кусок хлеба да ломоть сала тоже должны найтись; надо только пошевелить старую ведьму! — и с этими словами швейцарцы подошли к Гертруде, лежавшей связанной в углу кухни. — Эй, ты, старая ведьма, — крикнули они. — Мы хотим есть и пить. Покажи нам погреб и кладовую! — А что мне за это будет? — спросила старуха. — Мы угостим и тебя тоже!
— Этого мне мало. Обещайте отпустить меня на волю, и тогда я предоставлю вам хозяйничать во всем доме.
— Да ты с ума сошла? Уж не хочешь ли ты, чтобы нас повесили? — Ну, так ищите сами, а я ничего не покажу.
— Э, нет, старая ведьма, так дешево ты от нас не отделаешься. Ну-ка, товарищ, возьмем ее на руки и сунем в огонь. Вот увидишь, как славно запахнет жареной свининой! Старуха испугалась угрозы и сказала:
— Да не могу же я показать вам погреб и кладовку, раз я связана по рукам и ногам. Развяжите меня сначала, а потом уже я достану все, что нужно.
Развязанная Гертруда приготовила им яичницу с салом и принесла шесть бутылок старого вина. Через час оба солдата были уже совершенно пьяны. Тогда старуха сказала им:
— Я вижу, что вы славные парни, а потому угощу вас вишневой наливкой собственного приготовления.
Гертруда действительно принесла пузатую бутылочку, и содержимое последней очень понравилось солдатам. Но едва только они выпили по стаканчику, как ими овладела непреодолимая сонливость, и доблестные стражи без памяти свалились под стол. Тогда старуха поспешно взбежала на первый этаж и, высунувшись в окно, стала смотреть. Улица была совершенно пустынна, так как Пибрак ограничился в смысле охраны дома Лашенея теми двумя швейцарцами, которых опоила Гертруда, а остальных увел с собой. Что же касается прохожих, то их тоже не было в этом глухом углу, если не считать какого-то молодого человека, взад и вперед прохаживавшегося в отдалении от дома. Приглядевшись, старуха узнала в этом человеке приказчика Лашенея и сейчас же крикнула: — Эй, Патюро, Патюро! Иди сюда! Патюро с опаской подошел поближе и сказал: — Хозяина-то арестовали!
— Да, но мы должны принять меры, чтобы его не повесили. Иди сюда скорее!
Гертруда затащила молодого человека в дом и провела его в комнату Лашенея.
Здесь она открыла известный ей тайник и достала оттуда связку документов, причем, подавая их Патюро, сказала:
— Сама я не умею читать, но мне не раз приходилось слышать от хозяина, что в этой связке достаточно материалов для громкого процесса. — Значит, эту связку надо сжечь? — сказал Патюро.
— Нет, боже упаси! Просто ее надо припрятать в надежное место, а самым надежным будет, если ты спрячешь бумаги у себя на квартире. Кому придет охота искать важные документы у такого незначительного человека, как ты?
— Но ведь такая охота все же может прийти кому-нибудь, и тогда… — с отчаянием воскликнул Патюро.
