Когда служил на границе, был техником маячков. Поэтому сразу и приняли на защитные технологии. Жаль, не успел получить диплом, впрочем, тему мне еще перед нашествием зарубили.
В лаборатории пахло едко и неприятно, но почему-то этот скверный запах напоминал о жизни. О настоящей жизни. Которая кажется бесконечной.
– А я все о вас знаю, – сказал Люк, и Дым улыбнулся его самонадеянности.
– Так уж и все?
– Я знаю, что вы были у Хозяев, – прошептал Люк. – Что вас… остригли, и вы спаслись только случайно, из-за того значка. Я их ненавидел, эти значки. Когда замечал их на ком-то, прямо срывать готов был.
– Ревновал?
– Наверное, – сказал, подумав, Люк. – Все говорили, что я поклонник Ланы. А я ее уже тогда любил.
Люк ходил вдоль стеллажей с тряпкой. Тщательно вытирал пыль, которой здесь и без того было не так уж много.
– Я бы побоялся идти к Хозяевам, – сказал Люк, споласкивая тряпку в жестяном ведерке.
– Они вовсе не так страшны, – сказал Дым.
– Откуда вы знаете, страшны ли они? Вы ведь так и не сумели их понять?
– Да, – согласился Дым. – Мы говорим почти на одном языке и даже пользуемся одинаковыми буквами. Но понять друг друга мы не сможем. Никогда.
– Почему же вы велели всем идти туда, к ним? – спросил Люк с подозрением.
– Я никому ничего не велел. Я рассказал все, что знал. Они выбрали сами. Как когда-то выбрал Лидер.
– Вы верите этой истории о Лидере?
– Верю, – серьезно отозвался Дым. – Мне кажется, все было именно так.
Люк закончил уборку на рабочем столе. Вытер руки тряпочкой – обрывком когда-то белого халата:
– А почему вы не остались у Хозяев? Ведь там можно жить, и жить неплохо?
– Я не могу без стада, – произнес Дым с отвращением.
– Может быть, это не всегда плохо, – шепотом проговорил Люк. Руки его давно были сухие, но он все еще мял и мучил несчастную тряпочку. Летели белые ошметки.
– А что за тему диплома тебе зарубили? – спросил Дым. Тряпочка треснула; Люк опомнился. Осторожно положил в ведро обе лохматые половинки:
– Да так… Я разрабатывал альтернативу… маячкам.
– Разработал? – быстро спросил Дым.
Люк помолчал. Отвел глаза:
– Нет. Когда стало ясно, что это нашествие… Я целыми днями сидел, думал: сейчас найду панацею – и прославлюсь. Я буду знаменитее, чем Дива Донна, – он невесело усмехнулся. – И она меня полюбит.
– Не получилось? – спросил Дым, заранее зная ответ. Люк мотнул опущенной головой:
– Не получилось. Знаете, среди исследователей ходила такая байка: Арти-Полевой не выдумал маячки. Будто бы он спер идею в какой-то старой книге, а источник потом уничтожил. Ведь с нашим уровнем технологии невозможно додуматься до такого, о физиологии волка надо знать в десять раз больше, чем мог знать Арти. И тому подобное… И вот когда я сидел и была паника, полные улицы беженцев, еды ни травинки… А я сидел в лаборатории, и с каждой секундой все яснее понимал, что попытки мои смешны и правильно мне зарубили тему. Я отчаивался, и тогда мне казалось, что эти сплетни имели под собой основание.
Дым огляделся.
Стены лаборатории вдруг нависли над ним, как нависали некогда безразмерные пространства Хозяев. Плотно завинченные сосуды с реактивами, громоздкие приборы с тусклыми дисплеями, переплетение проводов и горы лабораторной посуды – все это казалось фальшивым, муляжным, мертвым.
– Значит, не было никакой науки, – услышал Дым собственный голос. – Было подражание, робкое повторение давно сделанного, давно пройденного, игра в науку… Да?
– Нет, – яростно сказал Люк и отвернулся. – Идемте, я кое-что вам покажу.
– Эй, – негромко позвал Дым. Те трое, что лежали на куче тряпок, вяло шевельнули ушами. К Дыму обратились три пары равнодушных глаз – стеклянные пуговицы, блестящие и бессмысленные. Дым едва удержался, чтобы не попятиться.
– Да, – сказа Люк за его спиной. – Это те, которых стригут и едят Хозяева. Это наши предки, вернее, наши неудачливые двоюродные братья. Их сюда привезли еще детьми. Много лет назад. Было двадцать два. Остались трое…
– Зачем? – после паузы спросил Дым.
– А как иначе? Биология, медицина…
– Они здесь были все это время? Когда нечего есть…
– Я потрошил матрасы, – сказал Люк, с трудом выдерживая его взгляд. – Старая солома… И я свое отдавал.
– Им?
Люк помолчал, будто решаясь. Наконец нервно потер руки:
– Это еще не все… Идемте.
Они долго шли узким, скверно пахнущим коридором; поднялись по крутой винтовой лестнице, и Дым увидел обнесенное железной сеткой сооружение. За сеткой, в ремнях, в переплетении шлангов…
Дым не поверил своим глазам. В станке помещался плотно спеленатый трубками, прикованный к железной стойке плешивый волк.
– Была наука, – сказал Люк, как будто нездоровое животное в станке могло подтвердить или опровергнуть эту истину. – Материала накопили предостаточно. Вот только распорядиться…
Волк открыл желтые глаза. Дым невольно отшатнулся.
– Ей недолго осталось, – тихо сказал Люк. – Волчице… Она умирает.
На площадь они пришли позже всех. Кто-то уже разжег костер вместо Дыма. Лана, увидев Дыма и Люка вместе, удивилась и, кажется, повеселела.
– Может, ты споешь? – попросил ее Дым. Она покачала головой:
– Нет. Теперь не надо.
Они уселись рядом, и Лана, прежде немногословная в присутствии Дыма, начала вдруг рассказывать, подробно и откровенно, хотя ее никто об этом не просил. Она рассказывала, как на нее внезапно упала слава, как огромные толпы аплодировали и подпевали и как она теряла голову от мгновенной власти над ними. Как значки с ее портретом носил каждый второй, а плакаты пестрели на всех афишных тумбах, и ради того, чтобы только коснуться ее, люди толкались чуть ли не насмерть. И как потом случилось нашествие, и слава ее растаяла, словно кусочек масла.
И как ей приходилось драться в очереди за пайком.
Как ее перестали узнавать и помнить, все о ней забыли, и как появился Люк.
– Все-таки зря ты перестала петь, – сказал Дым, когда Лана наконец охрипла и замолчала.
– Нет, все правильно, – вмешался молчавший до сих пор старик. – Разумные существа не должны ходить стадом, в том-то и дело.
И Дым почувствовал, как внутри его закипает непонятное раздражение и протест против этой старой, неоспоримой, банальной истины.
Волки появились на окраинах. Собираться по вечерам на площади стало небезопасно; каждое утро и каждый вечер – в сумерках – Дым зажигал факел и поднимался на крышу.
