решать', - подумал Горлов, вспомнив вчерашний разговор с Салье.
Он сперва не поверил, дважды переспросил и, выслушав, удивился. Салье сказала, что Ленсовет формирует новое руководство горисполкомом, что скоро объявят конкурс, и она хочет, чтобы Борис Петрович подал документы.
– На какую работу? - спросил Горлов.
– Заместителем председателя горисполкома. Вероятнее всего - по агропромышленному комплексу, - ответила Салье.
– Что это такое? - изумился Горлов.
– Снабжение города продовольствием и вся пищевая промышленность. - Мне говорили, что у вас налажены связи с Краснодарским краем. Нужно наладить дело так, чтобы оттуда в Ленинград завозили продукты. Как можно больше продуктов! Вернетесь из командировки, сразу же позвоните. Я приму вас вне всякой очереди, - перед тем, как попрощаться, сказала Салье.
'Да, вернусь и буду решать. Может карта так легла, и прав был Рубашкин, когда говорил, что рулить мне исполкомом?' - самолет тряхнуло о посадочную полосу, и Горлов стал собираться.
'Вам в Мурманск или куда еще? - спросил сосед и, услышав, что в Мурманск, предложил взять такси поровну.
– Меня встретят… Уже встречают! - воскликнул Горлов, разглядев в конце полосы черную 'Волгу' и рядом двоих в черной форме.
'Надо позвонить домой, узнать выздоровел ли Никита. Не забыть бы, как в прошлый раз', - отстегивая пряжку ремня, подумал Горлов.
Решение о передаче 'Вечерки' Ленсовету вышло, но в положении Рубашкина ничего не изменилось. Кокосов пару раз ходил к главному редактору, но, возвращаясь, разводил руками и говорил, что штат и фонд зарплаты еще не утверждены, надо ждать.
Тем временем Таланова избрали председателем комиссии, и чуть ли не каждый день он передавал Петру разные документы. Похоже, Таланов всерьез решил взять Рубашкина к себе. Нужно было только сделать хороший доклад о городской торговле и снабжении продовольствием для депутатов, чтобы они утвердили Петра в должности.
'Ну, что ж, лучшего варианта не предвидится, а разобраться сумею, в конце концов, не высшая математика: сколько с одной базы убыло столько на другую никогда не прибудет! По дороге пустят налево, а что не успеют, спишут на утряску-усушку и естественную убыль', - думал Рубашкин, готовя для Таланова очередной обзор, на этот раз - о закупках сырья для кондитерских фабрик.
Перед праздниками редакция опустела. Между 1-м и 9-м мая выходил только один номер. Поэтому штатные сотрудники разъехались кто куда. Кокосов на военном самолете улетел писать репортаж о войне в Нагорном Карабахе и перед уходом бросил на стол толстую папку с читательскими письмами.
– Отбери, что пишут ветераны, и сделай подборку ко Дню Победы. Я с Главным договорился - неси прямо к нему, а то он тебя совсем не знает. За кого, говорит, хлопочешь, если я твоего Рубашкина в глаза ни разу не видел, - объяснил Кокосов.
Петр знал, что в ближайшие две недели в Ленсовете ничего не сдвинется, и возражать не стал. Чертыхаясь над неразборчивыми каракулями, он рассортировал письма и отобрав обычные - такие печатались каждый год - перепечатал необходимое число строк.
Закончив, он отнес папку в архив и отдал рукопись в секретариат.
Но перед тем, как уйти, заметил на столе несколько оставленных писем.
'Зачем я их отложил? - подумал Рубашкин и стал читать. Что-то странное было в страничках, исписанных вкривь и вкось, со множеством ошибок и помарок, они завораживали своей простотой, но в каждом будто умещалась история какой-то незнакомой Петру жизни. Он просидел до самого вечера, захватив с собой два письма, оба от пожилых женщин.
'Это письмо для меня равно покаянию. Вдруг случится чудо, и его прочитает обиженный мною когда-то человек и поймет мою боль.
Это было весной 45 года. Мне исполнилось тогда 17 лет, и я написала письмо на фронт - многие мои ровесницы так делали. Ответ пришел скоро. Только позже я поняла, что письмо было совершенно чудесное. Его написал совсем юный солдат, может быть, мой ровесник. Но тогда оно мне не понравилось, показалось манерным и вычурным - слишком часто в нем употреблялись слова вроде 'сударыня' или 'благодарствуйте'.
Я сочинила такой, знаете ли, менторский ответ, не помню уж какой, что письмо безграмотное, что надо учиться русскому языку, как и положено комсомольцу и советскому солдату, а мне с невоспитанным человеком переписываться скучно… И отправила эту бессердечную чушь на фронт! Не могу теперь объяснить, как тогда рука поднялась. Каково было получить мои наставления в том аду, который был в конце войны для наших солдат. А вдруг тот мальчик прочитал мое письмо и погиб на подступах к Берлину?
Только спустя долгое время жестокость моего поступка и стыд дошли до меня… Ведь настоящая женщина обязательно добрая!
Теперь мне уже 62 года, жизнь сложилась неплохо: семья, дети, внуки, все живы и здоровы. Но самым большим желанием остается найти того солдата и попросить прощения за то непоправимое бесчеловечное девичье легкомыслие. Ах, если б он только знал, как я корю себя всю-всю свою жизнь.
Вера Сергеевна Петрова, г. Ленинград
* * *
Уважаемая редакция! Пишет вам Макарова Людмила Владимировна, проживающая в г. Луга Ленинградской области, улица Бакинских коммунаров, дом 21.
В 19 лет я вышла замуж, в 20 у меня родилась дочка. Муж в ней души не чаял, не мог надышаться на нас обеих. Счастливей меня, казалось, не было никого на свете. Но длилось это совсем недолго. Началась война и муж ушел на фронт. Через полгода перестали приходить письма, а потом я узнала в военкомате, что муж ранен и лежит в госпитале. Ехать через всю страну было невозможно - не отпускали с работы, да и дочку не с кем оставить.
А потом от мужа пришло письмо, что он встретил другую женщину. Наверное мне надо было перетерпеть или как-то бороться за свое счастье, но я была потрясена и растеряна. Добилась перевода в другой город, собрала чемодан - мы все время жили у его родителей - взяла дочку и поминай, как звали.
После войны он меня разыскал, приехал повидаться с дочкой, просил простить и не разрушать семью, а уезжая сказал: 'Я чувствую, ты меня никогда не простишь и больше ко мне не вернешься'.
После его отъезда я кляла себя за гордость, надеялась, что он вернется и позовет меня. Через полтора года, назло ему, я вышла замуж за другого.
Мой второй муж, очень добрый, ласковый и заботливый человек. Относится ко мне - лучше и желать нечего. Любит мою дочь и нашего с ним сына.
Дочь давно вышла замуж, сын женился, я уже трижды стала бабушкой.
У нас трехкомнатная квартира, дача, машина, в семье достаток, чего еще надо? Но не было и нет у меня того счастья, что было. Лет восемь назад случайно от своих старых знакомых узнала, что мой первый муж жив и здоров, но живет один, второй раз так и не женился. Сколько лет прошло, но душа болит и разрывается на части. Полетела бы я к своему любимому…
Но как я могу лишить всех близких любви и домашнего очага? Что же мне делать? Мне скоро семьдесят, первому мужу почти столько же. Душой чувствую, что он до сих любит меня, как и я его. И хоть остаток жизни мы могли бы быть вместе. Но это не по-людски, это невозможно, и судьба опять наказывает нас, на этот раз - навсегда.
За что?
'… и судьба опять наказывает нас, на этот раз - навсегда. За что?' - повторял про себя Рубашкин и
