Я говорю об Александре Лебеде.
Я до сих пор помню его мощный голос в августе 91-го, когда он говорил мне в кабинете Белого дома: один залп из БТРов — и вся начинка здания заполыхает, все ваши герои попрыгают из окон. Тогда этот офицер Советской Армии вызвал во мне интерес и симпатию.
Но с течением времени я стал понимать, что за рыкающим голосом и медвежьей повадкой, за какой-то утрированной мужественностью стоит глубокая неуверенность в себе армейского человека, вырванного из привычной среды. Лебедь очень дружил в своё время с Павлом Грачевым (потом их дорожки круто разошлись). Так вот, Грачев — типичный генерал, который не хочет выходить за рамки устава, рамки армейского этикета, привычной армейской жизни. Ему и там хорошо. Лебедь, его бывший подчинённый, тип совершенно противоположный. Это тип российского офицера, который оказался за бортом той грандиозной системы, в которой он всю жизнь был важной деталью, и вдруг к сорока годам понял, что жизнь началась заново.
Я к этой человеческой драме отношусь очень серьёзно и чувствую вину перед уволившимися из армии офицерами, которым новая российская власть не дала того, что обещала, — квартир, интересной работы, устроенности. Но это разговор другой.
Так вот, генерал Лебедь в каком-то смысле концентрированное выражение этой судьбы, этой человеческой драмы, кризиса личности, отчаянного поиска себя в новых условиях. Человек ринулся в политику, как в атаку. Ему задавали вопросы о международном положении — он рычал в ответ, что негоже бегать за кредитами, как козёл за морковкой. Сыпал шутками, поговорками. Демонстрировал, какой он крутой и несгибаемый мужик. Сбивал с ног, злил журналистов своим самоуверенным тоном. Но по крайней мере в нашей политике это был живой, искренний голос человека, а не игра. Так мне тогда казалось.
Я чувствовал, как мечется этот неординарный человек, как ему хочется былой определённости, чёткости, ясности — и как ему плохо от того, что он её не находит в своей новой жизни. Не только чувствовал, но и сочувствовал. Журналисты уловили эту мою симпатию, поспешили назначить Лебедя моим преемником.
… Никаким преемником он, конечно, не мог быть.
18 июня 1996 года в Кремле рано утром в присутствии журналистов я подписал указ о новом назначении. Лебедь стал секретарём Совета безопасности. Я предоставил генералу очень широкий круг полномочий: реформы в армии, безопасность страны, борьба с преступностью и коррупцией.
Но главным вопросом, конечно, оставалась Чечня. Перед выборами я пообещал закончить войну. Вся территория республики, включая её горную часть, была под контролем наших войск. И тем не менее пожар конфликта по-прежнему горел, гибли люди.
Беда была в том, что никто не знал, как закончить войну. Нормальные переговоры пока ни к чему не приводили. Прошлые переговоры, 95-го года, завершились покушением на генерала Романова. Вести нынешние — с кем? о чем? на какой правовой базе?
Никто этого не знал. А Лебедь знал. В обстановке полной секретности он вылетел в Чечню, где ночью встретился с Масхадовым и Удуговым. Эффектно. По-генеральски.
14 августа, то есть уже на следующий день после этих переговоров, Лебедь подписал у меня указ об урегулировании кризиса в Чечне. Стратегическое руководство по всему комплексу чеченских проблем было возложено на Совет безопасности. И уже через две недели было подписано в Хасавюрте заявление Лебедя и Масхадова о принципах окончания войны.
Вот некоторые из них.
Вопрос о статусе Чечни откладывается до 2001 года. Полный вывод войск. Создание совместных комиссий. Сотрудничество. И так далее.
По сути, Россия признала легитимность самопровозглашенной Чеченской республики. Россия отказалась от своих прежних задач — установить контроль над территорией Чечни, восстановить российское законодательство, разоружить незаконную армию. Военные называли это решение предательством. Газеты — капитуляцией. Дума — авантюризмом. И тем не менее главное ощущение от тех дней: российское общество встретило это решение с огромным облегчением. Все устали от войны, от кровавой мясорубки. Все хотели мира.
… Мы ещё не знали, что мира не будет. Не знали, чем обернётся это быстрое и эффектное решение чеченской проблемы.
На пресс-конференции Лебедь заявил: «Нищая страна с полуразваленной экономикой и такими вооружёнными силами не может позволить себе роскошь вести войну».
Я внимательно вслушивался в тон его речей.
На какое-то время у меня появилось ощущение, что пришёл во власть очень сильный, мощный мужик и его энергия действительно ускорит решение наших болезненных проблем. Появилось даже сомнение, что, может быть, я его недооценивал — это и есть тот молодой политик, которого я искал и не находил.
«В чиновники не гожусь: у меня спина не гибкая… И правила, которые толкают страну в пропасть, это не для меня: я по ним не играл и играть не буду… За мной стоят 11 миллионов человек, и сыновья этих людей сегодня гибнут в этой безумной войне».
Ещё Лебедь сказал такую странную фразу: «Меня послали в Чечню, чтобы я сломал себе шею».
То, что Лебедь не удовлетворится аппаратной ролью, я знал заранее. То, что проблему чеченского мира он будет решать в своём стиле, с эффектными речами, шумно, всячески подчёркивая свою особую позицию, — тоже догадывался. Весь вопрос был в том, как генерал поведёт себя дальше.
… Замены в силовых министерствах я сделал ещё до выборов. Непопулярные министры, отвечавшие за исход чеченской кампании, были уволены. Грачев в том числе.
Подмяв под себя Министерство обороны (по его требованию я уволил семь(!) заместителей Грачева и назначил министром генерала Игоря Родионова), Александр Иванович на этом не остановился. Начал атаку на Министерство внутренних дел, на министра Куликова (именно на нем, как на командующем внутренними войсками, весь последний год лежала основная тяжесть руководства боевыми действиями на территории Чечни). И здесь Лебедь искал заговор, путч (хоть крошечный), и здесь разоблачал врагов и диверсантов. Бодание Лебедя и Куликова перешло в открытую стадию. Лебедь говорил прямо: «Двое пернатых в одной берлоге не уживутся».
Десантники Лебедя арестовали двух сотрудников МВД, мужчину и женщину, и те сразу признались, что вели наблюдение за генералом.
Противостояние двух силовых структур всегда смертельно опасно для государства. Когда генералы воюют, могут пострадать мирные граждане, могут пострадать законность и порядок. Им, генералам, уже не до Конституции. Терпеть такое положение дальше было невозможно.
Наконец начались и шумные внешнеполитические заявления. Лебедь угрожал «экономическими санкциями» странам Европы в случае расширения НАТО на восток (что он при этом имел в виду, правда, никто так и не понял), заявлял, что советские ракеты, хоть и ржавые, находятся ещё в полной боевой готовности, требовал вернуть России город Севастополь. Ни по одному из этих заявлений он, конечно, ни с кем не советовался.
Действия генерала вызывали столько ожесточённой критики, что не реагировать я уже не мог.
Не было друзей у Лебедя и среди гражданских. Его перепалка с Чубайсом также вышла далеко за рамки приличий. Лебедь открыто намекал на необходимость отставки главы администрации, Чубайс язвил по поводу умственных способностей и знаний генерала. Пресса со все возрастающим интересом следила, как развивается скандал вокруг нового секретаря Совета безопасности.
Все, что происходило в те месяцы в Кремле, было тесно связано с одним очень определённым обстоятельством — моей болезнью.
Лебедь не случайно так шумно громыхал в коридорах власти. Всем своим видом он показывал: президент плох, и я, генерал-политик, готов занять его место. Кроме меня, здесь достойных людей нет. Только я сумею в этот трудный момент говорить с народом.
Больше всего меня пугала абсолютная неспособность Александра Ивановича договариваться, искать союзников, принимать согласованные решения. Казалось, что это должно пройти, Лебедь обучаем, скоро сумеет направить свою энергию на поиск эффективного решения наших проблем в Чечне. Но после
