указания».
Бордюжа ответил: «Во-первых, ваше заявление уже у президента, ему принимать решение. И к тому же вы, как человек, обладающий хоть каплей здравого смысла, должны понимать: если есть одна копия, есть и пятьдесят других».
Тогда Скуратов умолял, просил. Потом, спустя месяц, вдруг резко изменил позицию: «Плёнка сфальсифицирована, на плёнке — не я».
Не каждый может легко пережить такой позор. Скуратов, скорее всего действительно по медицинским показаниям, слёг в ЦКБ. Заседание Совета Федерации, на котором сенаторы должны были рассмотреть его заявление, планировалось на 17 марта.
В ночь на 17 марта плёнка была показана по Российскому телевидению. А утром следующего дня сенаторы почти единогласно проголосовали против отставки. Накал политической борьбы в Совете Федерации достиг критической отметки.
Егор Строев сказал примерно так в своём телеинтервью: «Что тут обсуждать? Беда случилась с человеком!»
До скандального голосования по делу Скуратова я о порнографической плёнке ничего не знал. Ни Николай Бордюжа, ни другие помощники ничего о плёнке мне не говорили. Прочитав заявление Скуратова об уходе по болезни, я, честно говоря, просто испытал чувство большого облегчения. Слабый, бесцветный прокурор уходит сам. Не нужно заставлять, не нужно прилагать лишних усилий.
События в Совете Федерации грянули как гром среди ясного неба.
Я вызвал к себе Скуратова, Примакова, Путина, чтобы окончательно разобраться.
На моем рабочем столе лежала папка с фотографиями, сделанными с той плёнки, результаты предварительной экспертизы, материалы заседания Совета Федерации, на котором рассматривалась отставка Скуратова. В материалах экспертизы сообщалось, что анализ голоса и изображения на плёнке показал — да, на плёнке генеральный прокурор. Фотографии смотреть не стал, резко отодвинул от себя.
Именно тогда в разговоре со мной Скуратов впервые заявил об уголовном деле «Мабетекс», о том, что его преследуют из-за дела о взятках, которые якобы эта фирма давала Бородину и другим чиновникам. Потом он сказал ещё одну удивительную вещь, мол, Борис Николаевич, если меня оставить на посту генпрокурора, тогда за дело «Мабетекс» можно не волноваться, оно под моим контролем.
«При чем тут это дело? Надо расследовать — расследуйте. Производите все необходимые действия. Мы сейчас говорим совсем о другом, Юрий Ильич, — сказал я. — После того, что с вами случилось, я считаю, что вы не можете оставаться на посту генпрокурора. Не буду ругаться с вами, не буду уговаривать вас. Пишите заявление. Я с вами работать не буду».
Скуратов замолчал, но ненадолго. Сказал, что он считает вредным для дела, когда между президентом и генпрокурором складываются вот такие ненормальные отношения. Что он хочет работать в команде президента. Опять заговорил о деле «Мабетекс». Мол, если придёт другой генпрокурор, ему не удастся уладить это сложное дело. Потом, ища поддержки, обратился: «Евгений Максимович, ну скажите же вы Борису Николаевичу!»
Я ждал, что ответит Примаков.
Примаков долго молчал, потом произнёс: «Если бы мне Борис Николаевич сказал, что не хочет со мной работать, я бы ушёл не раздумывая. Вы должны уйти, Юрий Ильич».
На что Скуратов неожиданно заявил: «А вы, Евгений Максимович, меня предали».
Было отвратительное, мерзкое чувство, что Скуратов открыто торгует уголовным делом.
Всем своим видом Скуратов как будто пытался дать понять: я ваш, я готов на все! Только оставьте меня!
Я несколько раз внятно повторил ему: «Юрий Ильич, я с вами работать не буду. Пишите заявление». Взял ручку, бумагу и пододвинул к нему.
Убеждение в том, что мы правильно делаем, отстраняя его от работы, росло во мне с каждой минутой. Такой прокурор был не просто слаб и невнятен, он был крайне опасен на своём посту. Любой преступник, любой авантюрный политикан мог использовать эти плёнки в своих личных корыстных интересах. Да и только ли в плёнках дело? Какие ещё «услуги» и от кого мог принимать этот скользкий человек?
В тот день Скуратов написал ещё одно заявление об отставке: 'Глубоко осмыслив прошлое заседание Совета Федерации, я хотел бы прежде всего поблагодарить за оценку моей работы. Вместе с тем, учитывая реальное положение дел, сложившуюся вокруг меня морально-психологическую обстановку, я принял решение уйти в отставку… '
Именно тогда, 17 марта, начались месяцы ожесточённой борьбы, в центре которой оказался Скуратов. Но тогда этого ещё никто не знал. Мне казалось, что все ясно как дважды два — такой генпрокурор просто не достоин занимать эту высокую должность!
Но сенаторы России рассудили иначе: Скуратов — ценный инструмент в борьбе за политическое влияние.
Надо отдать ему должное: тот месяц, проведённый в больнице, несмотря на все боли «в области головы и сердца», прокурор даром не потерял. Быстро подгрёб все дела, так или иначе связанные с политикой. Сегодня «звучит» только одно из них — о ремонте Кремля. Но тогда Юрий Ильич принёс на Совет Федерации целый ворох, на выбор: дело о незаконном назначении Чубайса главой РАО ЕЭС; дело о виновниках 17 августа; письмо «О мерах по возвращению из-за рубежа отечественного капитала»; дело о злоупотреблениях в Центральном банке. Как потом выяснилось, все эти «громкие» дела гроша ломаного не стоили.
Теперь я видел перед собой не смятого, униженного, потерявшегося и запутавшегося человека. Это был человек, чётко сделавший свой выбор и чётко обозначивший своё место на политической сцене.
Старательно и настойчиво, в своей незаметной манере он вовсю пытался угодить новым союзникам. До него столкнуть президента лоб в лоб с Советом Федерации не удавалось никому.
Скуратову — удалось.
Впрочем, «тихий прокурор» был, конечно, только пешкой в игре больших людей.
Поддержку в Совете Федерации ему обеспечивал Юрий Лужков.
Именно это, пожалуй, волновало меня тогда больше всего. После той памятной встречи 18 марта мне со Скуратовым все стало абсолютно ясно. Дальше терпеть его присутствие в прокуратуре я просто не имел права.
Но вот поведение Лужкова в Совете Федерации, его речи в защиту Скуратова стали для меня новым неприятным откровением. И если честно, настоящим открытием не только в политическом смысле.
Да, я знал, что ради своих амбиций Юрий Михайлович может пойти на многое. Осенью, во время истории с Черномырдиным, он, например, пошёл в открытую атаку на президента. Но тут его выпады можно было оправдать горячим желанием занять место премьера.
Сегодня Лужков бросился спасать Скуратова… Почему?
Как образцовый семьянин, примерный муж и отец, Лужков не мог не знать, насколько отвратительна в глазах общества открывшаяся правда о прокуроре. И насколько важно дать ему жёсткую моральную оценку.
Как руководитель огромного города, он не мог не знать и о том, как важна чистота прокурора, как могут быть социально опасны криминальные связи человека, охраняющего закон и облечённого столь мощными полномочиями.
Как государственный деятель, Лужков тоже понимал, что он делает, практически разрушая вертикаль государственного управления, сталкивая президента и губернаторов, ломая баланс властных полномочий.
Как политик, Лужков понимал, что защита Скуратова вряд ли украсит его в глазах нормальных людей.
И все-таки — решился.
Я не находил никакого другого объяснения или оправдания поведению Юрия Михайловича в Совете Федерации, кроме одного — для меня было очевидно его желание во что бы то ни стало спровоцировать кризис и выступить во главе части губернаторов в качестве нового центра власти. Центра нелегитимного,
