убедиться, что этот человек - мошенник, что он обманул, ловчит, - судьба такого работника была решена».
До поры до времени Сталин полностью доверял Ежову и представляемым им материалам. Нет сомнений в том, что Сталин и близкие к нему
люди считали реальным антиправительственный заговор, а принятые против него меры правомерными. В беседах с Феликсом Чуевым В.М. Молотов говорил, что лишь разгром заговора спас Советскую власть. До глубокой старости он считал «Тухачевского очень опасным военным заговорщиком, которого в последний момент поймали. Если бы не поймали, было бы очень опасно… До 1935 года он побаивался и тянул, а начиная со второй половины 1936 года или, может быть, с конца 1936-го он торопил с переворотом». Беседуя с Ф. Чуевым в 1970 году, В.М. Молотов утверждал: «1937 год был необходим… Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны. Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но, если начнется что-нибудь, они дрогнут, переметнутся. Я не считаю, что реабилитация многих военных, репрессированных в 37-м, была правильной. Документы скрыты пока, со временем ясность будет внесена». Оправдывая жестокие репрессии, Молотов постоянно повторял: «Все было напряжено до крайности, и в этот период беспощадно надо было поступать. Я считаю, что это было оправдано».
В то же время нет никаких оснований считать, что победа противников Сталина, вне зависимости оттого, кто бы их возглавлял - троцкисты, Ягода, Тухачевский или иные люди, была бы менее кровавой, чем репрессии 1937-1938 годов. Не исключено, что жертв было бы даже больше. Ведь Сталин был популярнее любого политического деятеля страны, к этому времени он для многих стал почти живым богом. И попытка свергнуть его, арестовать, расстрелять его и членов правительства неизбежно вызвала бы такую волну яростного сопротивления, которая заставила бы противников Сталина прибегнуть к массовым кровавым репрессиям. В стране неизбежно были бы раскручены те же механизмы социального мщения, которые действовали в ходе ежовщины. Можно даже предположить, что значительная часть жертв ежовщины оказались бы жертвами и антисталинского террора просто потому, что эти люди занимали видное положение.
Однако трудно предположить, что свержение Сталина и его сторонников в тогдашней исторической обстановке позволило бы победителям сохранить советский строй. Сравнительно небольшая популярность оппонентов Сталина среди коммунистов способствовала бы падению престижа большевистской партии и Советской власти, а инерция политического взрыва могла бы смести всех тех, кто выступал за социалистические преобразования или хотя бы сотрудничал с советским строем. К власти пришли бы «бывшие», те, кто 20 лет жаждали политического и социального реванша и стояли в стороне от созидательной деятельности советского времени. Те, которые, как и во времена французской Реставрации, «ничего не забыли и ничему не научились». Как и во времена всяких реставраций, эти люди были больше способны мстить, чем созидать.
По мнению В. Резуна (Суворова), репрессии 1937-1938 годов были осуществлены Сталиным исключительно с целью избавиться от малокомпетентных руководителей и заменить их более образованными, более профессиональными. В своей книге «Очищение» он утверждает, что вследствие этих репрессий к руководству Красной Армией пришли более квалифицированные кадры, что версия о заговоре Тухачевского была сочинена Сталиным и подброшена в Западную Европу для того, чтобы убедительнее доказать вину военных, которых он пожелал устранить из-за их приверженности старым методам ведения войны. Эта версия неправомерно исходит из того, что Сталин не верил в виновность осужденных, и игнорирует то обстоятельство, что после репрессий во главе Красной Армии осталось немало людей, упорно отстаивавших устаревший опыт Гражданской войны. Кроме того, в ходе репрессий погибло немало высокопрофессиональных военных.
В то же время существует множество свидетельств того, что Сталин крайне неохотно соглашался на аресты людей, ценность которых для общества представлялась ему несомненной. В своих мемуарах Микоян рассказал о том, как отреагировал Сталин на обвинения в адрес Тевосяна: «Вот на Тевосяна материал представили, верно или неверно? Жалко, хороший работник»… Затем подумав, он предложил устроить очную ставку: «Ты участвуй в очной ставке, пускай Молотов еще будет, вот вам двоим поручается. А там будет еще присутствовать Ежов и еще работники ЧК».
Хотя в ходе очной ставки стало ясно, что обвинения против Тевосяна в том, что он был завербован в Германии Круппом, были вымышленными, Молотов сказал, что «здесь еще не все ясно», а «Ежов молчал». Заслушав Молотова и Микояна, Сталин вынес решение: «Не надо арестовывать Тевосяна, он очень хороший работник. Давайте сделаем так… Он тебе доверяет, - сказал он Микояну, - ты его хорошо знаешь. Ты вызови его и от имени ЦК поговори с ним. Скажи, что ЦК известно, что он завербован Круппом как немецкий агент. Все понимают, что человек против воли попадает в капкан, а потом за это цепляются, человека втягивают, хотя он и не хочет. Если он честно и откровенно признается и даст слово, что будет работать по совести, ЦК простит ему, ничего не будет делать, не будет наказывать».
Микоян в точности выполнил указания Сталина, и обвинения в шпионаже в пользу Германии потрясли Тевосяна. Он доказывал свою невиновность, а Микоян передал разговор Сталину. По словам Микояна, «Сталин убедился, что это так и есть, и успокоился».
Стремление Сталина оградить от преследований высококвалифицированных специалистов подтверждается многочисленными примерами из мемуарной литературы. Однажды Главный маршал авиации А. Е. Голованов спросил его: «Товарищ Сталин, за что сидит Туполев?» Воцарилось Довольно длительное молчание. Сталин, видимо, размышлял. «Говорят,
что он имел отношение к иностранной разведке…» - Тон ответа был необычен, не было в нем ни твердости, ни уверенности. «Неужели вы этому верите, товарищ Сталин?!» - прервал я его своим восклицанием. «А ты веришь?» - переходя на «ты» и приблизившись ко мне вплотную, спросил он. «Нет, не верю», - решительно ответил я. «И я не верю!» - сказал Сталин. Такого ответа я не ожидал и стоял в глубочайшем изумлении. «Всего хорошего», - подняв руку, сказал Сталин. Это значило, что на сегодня разговор со мной окончен… Вскоре я узнал об освобождении Туполева, чему был несказанно рад».
Подобную же историю рассказал известный конструктор авиамоторов А.А. Микулин, который добился от Сталина освобождения конструктора Б.С. Стечкина, осужденного на 10 лет «за шпионаж и вредительство». Аналогичным образом авиаконструктор А.С. Яковлев замолвил слово за заключенного сотрудника «Комсомольской правды» и активиста Центрального аэроклуба Е. Рябчикова, когда находился в кабинете у Сталина с новым заместителем наркома внутренних дел А. П. Завенягиным. Тогда «Сталин обронил, обращаясь к Завенягину: «Посмотрите». Этого, ни к чему не обязывающего одного только слова оказалось достаточно». Через неделю А. П. Завенягин сообщил А.С. Яковлеву о том, что «просьба решается положительно», а вскоре Яковлев встретился с освобожденным Рябчиковым.
Вступился за арестованного 11 февраля 1937 года физика В.А. Фока и академик П.Л. Капица, направив Сталину резкое письмо, в котором сравнивал этот арест с изгнанием А. Эйнштейна из нацистской Германии. Вскоре В.А. Фок был освобожден. П. Л. Капица добился и освобождения молодого физика Л. Ландау, хотя в этом случае ему потребовалось написать Сталину не одно письмо и около года ожидания.
Создается впечатление, что Сталин мог изменить решение «специалистов» из Н КВД и поступиться их профессиональными соображениями лишь в том случае, если за человека вступались высококвалифицированные специалисты из другой сферы, которые могли доказать, что работа заключенного на свободе принесет гораздо больше пользы государству, чем его изоляция от общества. Своеобразным компромиссом между требованиями органов госбезопасности и пожеланиями работников науки и промышленности явилась практика использования заключенных специалистов по их профессии в местах лишения свободы. Зачастую специалисты, работавшие в тюремных условиях, освобождались досрочно.
Арестован ному в начале июня 1941 года наркому оборонной промышленности Б.Л. Ванникову И.В. Сталин после начала войны предложил «письменно изложить свои соображения относительно мер по развитию производства вооружений в условиях начавшихся военных действий». Б.Л. Ванников писал в своих мемуарах: «Записка, над которой я работал несколько дней, была передана И.В. Сталину. Я увидел ее в руках, когда
меня привезли к нему прямо из тюрьмы. Многие места были подчеркнутыми красным карандашом,
