левой…м-м-м... еще одно зеркало. Это выглядело смешно, хотя дело было совсем не в самолюбовании. Так, с двумя зеркалами, Арей учил ее отрабатывать магическое парирование.
Глядя в зеркала, Ната сосредоточивалась, и лицо ее начинало атакующую пляску. Отражаясь в двух стеклах сразу, атака удваивалась и обрушивалась на саму Нату, не оставляя ей выбора – или отразить ее, или умереть от любви к самой себе, как некогда это произошло с магом Нарциссом во время тренировки у ручья. Случай, кстати, хрестоматийный, хотя впоследствии и превратно истолкованный.
Ната, однако, в отличие от бедного Нарцисса, была способной ученицей и, не боясь собственных чар, с ненасытной жадностью познания совершенствовала мастерство. И мастерство это было так велико, что, красиво или некрасиво ее лицо, не имело уже ни малейшего значения. Переходный возраст, не пощадивший десятки самых кукольных девичьих лиц, не пощадил и ее лица. Странное, асимметричное, немного вытянутое вперед, как у умной обезьянки, оно привлекало главным образом своей необычностью. Но это если судить о лице в застывшей неподвижности – такой, каким оно бывает во сне или на фото для паспорта.
Однако едва Ната начинала улыбаться, двигаться, говорить, лицо ее менялось, и тогда ни один самый суровый критик не сумел бы найти и малейшего недостатка. Это была насмешка над красотой, но насмешка, превосходящая красоту.
Если бы опытного суккуба – а кто больше в мире мрака понимает в любви? – спросили бы, что он думает о Нате, суккуб ответил бы: «Она полна таинственности, как усмешка русалки-фараонки в тот последний миг, когда та утаскивает жертву в омут» И это высший комплимент, на который суккуб способен.
Недавно Ната одним движением бровей добилась того, что водитель автомобиля, гневно сигналившего им, чтобы они убрались с пешеходного перехода, въехал в столб. Ната была не одна. С ней рядом находились Дафна и Улита. Они искали индийский магазин, чтобы купить аромалампы. Кроме того, Улите нужен был пышный рыжий парик с буклями, чтобы приклеить его к прилизанной макушке Тухломона. Зачем? А просто так!
– Надо же! Потерять от любви голову, и так быстро! – поразилась Даф, когда из машины выскочил ошеломленный молодой водитель.
– Да ему и терять-то было нечего! Натуральный джинн Чебурек Чурекович... – ревниво и со знанием дела сказала Улита. Как известно, до знакомства с Эссиорхом она была совсем не прочь закатиться в ночной клуб со смуглым курьером из Тартара.
Однако далеко не всегда Ната могла похвалиться победами. Однажды она накатила на Чимоданова и, видя, что ее магия не действует, раскричалась на него.
– Ты на меня собак не спускай. Мне начхать! – сквозь зубы сказал Чимоданов, занятый составлением какого-то мудреного перечня.
– А мне начхать, что тебе начхать, – немедленно отозвалась Ната.
– А мне начхать, что тебе начхать, что мне наехать! – отрубил Петруччо.
На этом дискуссия завершилась, и попытки дальнейших наездов тоже.
Другое дело Мошкин. Он влюбился в Нату сам по себе, безо всякого влияния ее магии, с которой, возможно, и сумел бы справиться. Вот и сейчас, увидев Вихрову, Мошкин разжал пальцы и выронил чашку.
– Привет! – сказал он.
Ната, для которой этот мошкинский привет был третьим за день, улыбнулась вежливо и ускользающе. Евгеша, видимо, хотел сказать еще что-то, но все его гениальные идеи успели иссякнуть. Зато в памяти, которая, как всякая память, грешила просроченными ассоциациями, внезапно всплыло начало старой поэмы.
– Понеже ли ны бяшете? – спросил Мошкин.
– Да ничего. Бяшу себе помаленьку, – отвечала Ната.
К Мошкину она относилась неплохо. Ей льстило, что она ему нравится – да и какая девушка не заметит влюбленности! – но все же Евгеша был для нее слишком самобытен. К тому же, как многие талантливые люди, он социально поздно созревал.
«Да ну, тормоз какой-то! Он так мнется, так медленно говорит! У него от одного слова до другого на троллейбусе пятнадцать минут ехать», – в очередной раз подумала Ната и, забыв о Евгеше, стала испытывать на Мефе свой коронный взгляд, который Улита называла
Однако Меф не влюбился, не утратил аппетита и не умер. Против мимической магии у него был врожденный иммунитет. Как-никак вобрал некогда силы повелителя мрака, хотя и не факт еще, что Лигул позволит ему всласть порулить Тартаром.
Оставив Мошкина и Нату помаленьку бяшить, а Чимоданова строчить доклад, Меф вновь спустился в приемную. Он понял, что Дафны, которую ему хотелось увидеть, наверху нет. В приемной он сразу натолкнулся на Улиту. Ведьма, напрочь игнорируя шастающих комиссионеров, переодевалась в платье – узкое и длинное, с декольте и юбкой с плерезами, то есть с траурными нашивками. Судя по стилю (а точнее, по тщательно продуманному разностилью!), идея платья принадлежала ее любимому модельеру Сальвадору Бузько.
Сальвадор Бузько, в котором горячая испанская кровь разумно разбавлялась созерцательной хохляцкой ленью, был давним клиентом Арея. Улита ему во всем покровительствовала.
«И чего ты привязалась к этому Бузько?» – спрашивал у нее Арей. «Да так! Он всю жизнь принципиально делал только то, что нельзя. Остальное ему неинтересно. А как он шьет! Вдохновение наркомана, а руки хирурга!» – отвечала ведьма. К слову сказать, чтобы совместить эти крайности, Сальвадор и закладывал эйдос.
– Чего ты такая? Амур шел косяком? – спросил Меф, внимательно посмотрев на Улиту. Он научился неплохо разбираться в ее настроениях.
– Да нет вроде. Полное затишье. И вообще кончай использовать мои фразочки! – буркнула ведьма.
Она подошла к зеркалу и, разглаживая на бедрах платье, посмотрела на себя.
– Ну как, на твой адамов взгляд? Можно заключить, что мое жизненное амплуа – инженю-кокет?.. – обратилась она к Мефу.
– Можно. Но только осторожно, – двусмысленно отозвался Буслаев. Он впервые слышал это слово, но не собирался этого выдавать.
– А по-моему, неплохо! Сальвадор угадал с цветом, да и со всем остальным тоже, – задумчиво продолжала Улита. – Нужно будет упросить шефа, чтобы он продлил Сальвадору аренду на эйдос. Хотя бы на годик. У Сальвадора через месяц истекает контракт. Бедняга весь издергался.
– Бывает, – кивнул Меф. Он и не на такое насмотрелся за последний год. Некоторые клиенты и вены себе вскрывали в приемной. Да только что толку?
Но мысль Улиты уже скользила дальше. В том нерабочем направлении, в котором они всегда текли у нее в рабочее время.
– Интересно, Эссиорху понравится? – спросила она и сама же ответила: – Боюсь, что он и не заметит. Вот если бы платье было разрисовано мелкими мотоциклами – тут да. Он бы стал рассуждать, у какого мотоцикла руль не так нарисован, и ловить художников на криворукости. Потом спохватился бы, что ни о ком нельзя отзываться плохо, и примялся бы вслух раскаиваться. С этим же я опять окажусь в пролете.
– А ты закажи коллекцию платьев с мотоциклами, – предложил Меф.
Улита задумчиво облизнулась.
– Мотоциклик там, мотоциклик сям! Где-то больше, где-то меньше, чтобы скрыть недостатки фигуры! А ведь это идея! И все едут в определенном направлении! Эдак ведь можно навести его на мысль ты как считаешь, а? Ты бы, например, обрадовался' если бы у Даф на платье были мечи и сабельки?
– Я бы просто умер от счастья, – сказал Меф.
– Издеваешься? – проницательно спросила Улита.
Ей стало вдруг грустно. Она вытерла салфеткой помаду, съела кекс и, стряхнув с подбородка крошки, начала генерировать идеи, как ей повысить настроение до подходящего для жизни градуса. Идеи
