Таня поспешно замахала руками, разгоняя дымные кольца. Интересно, не заметила ли Гробыня? Нет, пронесло. Торжествующей Склеповой было не до того, чтобы читать всякие там дымные надписи. Прижав к груди запеченного Пуппера, она уже, входя в роль, внушала ему:
– Значит, так, дорогуша! Пора доказывать свою любовь! Во-первых, мне нужен дворец! Не хочу жить в одной комнате с этой вот! И вон то колье с бриллиантами!… Купи его или укради! Зачем тебе, по-твоему, такая большая метла и невидимый плащ?
'О, Древнир! Это же надо! Зачем мне Пуппер!… А Гробыня о чем думала? Фигурку лепила я, заклинание произносила тоже я! Вот нелепость-то!' - с ужасом размышляла Таня.
Заметив, что над книгой начинают подниматься новые дымные кольца с явным намерением составиться в тот же текст, она быстро схватила 'Любовное зомбирование' и швырнула справочник об пол. Оскорбленная книга превратилась в сороконожку и помчалась ябедничать Гробыне. Но, увы, спеша нагадить ближнему, сороконожка выбрала не тот маршрут.
Никто не увидел, как проснувшийся птенец выпрыгнул из гнезда. Он боком подскочил к сороконожке, делая вид, что вовсе ею не интересуется, а потом…
– А-а-а! Что я навру Абдулле? Твой глупый жар-птиц сожрал книгу из закрытого фонда! - закричала Гробыня.
Глава 5
САПОГИ, КОРОНА И ШПАГА
Утро следующего дня застало самого доброго депутата лежащим на животе на ковре и шваброй выуживавшим из-под дивана таксу. Дядя Герман был разъярен, как сорок тысяч голодных упырей, что спешат со своей посудой на донорский пункт.
– А ну иди сюда, авантюристка! Умей отвечать за свои поступки! Куда ты дела мой ботинок? Мне надо на телемост по правам человека - не в тапках же я туда поеду! - шипел он.
Полтора Километра злобно клокотала на Дурнева из-под дивана, огрызалась на швабру, но вылезать благоразумно не собиралась. Тем более что защитить ее было некому.
Тетя Нинель отсутствовала. К девяти часам она повезла Пипу в модельное агентство 'Пупсик-старс' на фотопробы. С недавних пор Пипа возомнила, что у нее фигура манекенщицы. Тетя Нинель тоже находила свою дочь неотразимой.
– Пусть только попробуют не взять мою девочку! Мы ихний 'Старс' на танке переедем! Мне Айседорка обещала! - говорила она.
Ради того, чтобы всегда иметь наготове танк и роту спецназа, мадам Дурнева даже возобновила отношения с Айседорой Котлеткиной.
Уезжая, тетя Нинель оставила дяде Герману парадный костюм и начищенные ботинки, но такса оказалась шустрее, и вот уже полчаса Дурнев гонялся за ней, подвергая воровку резкой критике. Такса была стара, такса была глупа, но одно она умела делать превосходно - короткие лапы позволяли отлично прятаться под мебелью.
Можно было заглянуть в шкаф или поискать в коридоре другую пару обуви, но упрямый депутат вбил себе в голову, что ему нужен именно этот ботинок и никакой другой.
Наконец за час до телемоста дядя Герман сдался. Распахнув шкаф-купе, он принялся бестолково дергать все ящики подряд, пока не добрался до нижнего. Не успел самый добрый депутат потянуть его на себя, как что-то загрохотало, ящик распахнулся, словно от мощного пинка, и из него, позванивая шпорами, выскочили высокие черные сапоги.
Замерев, дядя Герман взволнованно хрюкнул. Он был тронут. Ледяное сердце потекло у него в груди, как растаявшее мороженое.
– Я давно о таких мечтал! Нинель наверняка припрятала их к моему дню рождения! Какая она у меня умничка! - сказал он себе.
Пока Дурнев, закатывая глазки и млея, любовался сапогами, из-под дивана с ловкостью бывалой диверсантки вынырнула такса Полтора Километра, Подкравшись к крайнему сапогу, такса хотела схватить его, но, принюхавшись, завыла и, поджав хвост, затрусила в коридор. Здесь ее можно было легко поймать, но дядя Герман уже забыл о ней. Все его внимание было приковано к сапогам.
Решившись, он сбросил с ноги ботинок и, натянув сапоги, подошел к зеркалу, Сердце у него сладко защемило.
– Вот это шик! Кто теперь посмеет сказать, что я не красавчик? Все мои завистники откинут копыта! - воскликнул он.
Крутясь перед зеркалом, Дурнев щелкнул каблуками. Серебряные шпоры, столкнувшись, зазвенели. В комнате что-то полыхнуло. Ослепленный дядя Герман машинально закрыл глаза и заслонился рукой. Он, как некогда Генка Бульонов, решил, что в люстре взорвались сразу все лампочки.
Но люстра была тут ни при чем. В этом дядя Герман убедился, когда вновь открыл глаза. А еще он увидел, что посреди комнаты, с любопытством озираясь, стоит щуплый человечек с красным лоснящимся носиком, украшенным кучей мелких прожилок. Волосы у него были темные и жесткие, как проволока. Одет он был в черный халат с вышитыми на нем рунами - такой просторный, что он подошел бы и тете Нинели. На вид человечку можно было дать лет тридцать.
Ненадолго задумавшись, дядя Герман принялся методично оглашать окрестности призывными воплями. Толстые перекрытия правительственного дома равнодушно проглатывали хриплый рев Дурнева. А работавший у Айседоры Котлеткиной телевизор старательно умножал могучие децибелы перспективного политика на ноль.
– Слуга, ты здесь один? Где он? Отвечай, где? - потребовал человечек, выходя из прожженного в ворсе ковра круга у своих ног. (Бедный новый ковер тети Нинели!)
– Кто? - шепотом спросил дядя Герман.
– И ты еще спрашиваешь: кто? Твой хозяин Моцарт!
Стоило самому доброму депутату неосторожно ляпнуть, что Моцарт умер, как красноносенький залился лающим смехом.
– Умер? Ты говоришь, Моцарт умер? Да будет тебе известно, ничтожный, он пока жив!
Дядя Герман окончательно убедился, что к нему в квартиру забежал псих. 'Наверное, Нинель забыла закрыть дверь! - догадался он. - Лучше ему поддакивать, а потом вызвать психиатричку'.
– Вы хотите сказать, что вы сами Моцарт? Простите, маэстро, что сразу вас не узнал! - с воодушевлением воскликнул Дурнев. А сам уже приглядывался с опаской, нет ли в руках у психа ножа.
Красноносенький вскинул руку. На безымянном пальце у него блеснуло толстое кольцо со сверкающим камнем. 'На бриллиант похоже, но, конечно, фальшивка. У психов все ценное санитары отбирают', - подумал дядя Герман.
– О нет, ничтожный, я не Моцарт! Я Сальери! Пади же предо мною ниц! - страшным голосом прогрохотал красноносенький.
Дурнев на миг остолбенел, но сразу взял себя в руки.
– Конечно, конечно… Тот самый, что отравил Моцарта! - подсказал он, прикидывая, сумеет ли добраться до телефона и позвонить.
Красноносенький замер.
– Тебе известно, что я задумал? - спросил он глухо. - Ты знаешь про чашу с ядом? Теперь я должен убить и тебя! Умри, несчастный!
