и танцевали под музыку струн и барабанов и тростниковых флейт. И решили строить рядом с мечетью минарет — башенку для азанов. Из Кандагара пригласили художников, и они изукрасили минарет узорами и мозаикой.
И день начинается с того, что мулла встает раньше всех и, позевывая, идет по улице, пропахшей нечистотами и цветами, входит в разноцветную башенку — орнамент поблек, кое-где и вовсе стерся, надо б пригласить кандагарских художников, — поднимается по крутой лестнице и видит сверху всю Карьяхамаду. Над хребтом небо намокает, краснеет. Кувшин. Глоток, еще один. Сейчас туго захлопают голуби крыльями, крик, как молния, сверкая и змеясь, пронизывая тучную зелень садов, впиваясь в двери, разбивая окна, пронесется над долиной, и все примолкнет: река, листва и птицы, — сейчас... Крик уже жжется в плоской узкой костлявой груди... На смуглой морщинистой шее вздуваются жилы, лицо искажается.
— Аааааааа-лллллл-аааааху аааакбаааар!..
И в это утро он пробудился очень рано и успел увидеть в окне последнюю звезду, оделся, надел сандалии, во дворе зачерпнул из арыка воды, плеснул в лицо, отворил дверь в стене, направился, позевывая, к мечети... замедлил шаг... остановился. Навстречу шел незнакомый человек в странной шапке — и тоже замер.
Они стояли и смотрели друг на друга.
Незнакомец двинулся.
— Ас-саляму алейкум, — пробормотал мулла и попятился.
— Шурави, — зашелестел худой незнакомец издалека, — шурави. — Он похлопал себя по груди.
4
Все работы в городе у Мраморной горы уже были закончены, до ужина оставался час, и вокруг спортплощадки толпились зеваки — у разведроты была очередная тренировка. Дневальный пробился сквозь толпу, получив подзатыльник и пинок, высмотрел Осадчего в мокрой футболке и подбежал к нему. Осадчий выслушал его, отер ладонью лицо...
— Ребята, заканчиваем. Тревога.
Сорок минут спустя разведрота выехала из города.
— Сорвались, — глядя вслед колонне, сказал сержант.
— Может, опять кто сбежал, — откликнулся часовой, опуская шлагбаум.
Сержант ушел в мраморный домик, часовой облокотился на шлагбаум. Цепочка зеленых машин двигалась на восток, к далеким горным хребтам, почти невидимым из полка летом и появлявшимся на горизонте поздней осенью, когда воздух был прохладен и чист. Колонна шла ходко, и вскоре часовой уже не различал машин — лишь пыльные хвосты, сносимые в сторону южным ветром, и бурые от вечерних лучей солнца.
На следующий день вечером в степи поднялся самум. Первыми его заметили солдаты форпоста на верху Мраморной и принялись вставлять в оконные проемы пластмассовые пластины и опускать, застегивать брезентовые шторки. Самум был еще далеко в степи, и казалось, что эта бесконечная, как великая китайская, пыльная стена неподвижна, но солдаты знали обманчивость этого впечатления и спешно готовились к буре, задраивали все, что можно задраить, придавливали тяжелыми камнями края палатки, уносили в палатку все, что может улететь. Великая китайская стена все вырастала и уже обдирала неровными зубцами небо. Теперь приближавшуюся бурю заметили и в городе и тоже засуетились. Солдаты на верху Мраморной уже различали летящие в вышине перед пыльной стеной белые шары перекати-поля, уже видели, что это не стена, а бурлящая пучина. На город, на его брезентовые крыши светило солнце, воздух, как всегда, был горяч и недвижен, а неподалеку в степи свистела пронзительно коричневая ночь. Все ожидали самума с тягостным чувством, хотя еще ни один самум, накрывавший город у Мраморной горы, не причинил никому и ничему серьезного вреда. Впрочем, никто не мог поручиться, что этот самум не окажется одним из тех немногих, что выкорчевывают деревья, переламывают железобетонные конструкции, как трухлявые скелеты, уносят людей и опрокидывают машины...
Но самум прошел стороной, лишь пыльно, жарко дохнул на окраины города.
А через несколько минут на дороге, ведущей в город, появилась вереница машин, и можно было подумать, что это самум принес и бросил их у восточных ворот города. Часовой мгновенье растерянно смотрел на них, опомнился и крикнул: едут! Из мраморного домика вышел сержант. Часовой поднял шлагбаум. Не замедляя скорости, мимо контрольно-пропускного пункта пролязгала первая, забитая пылью машина с серолицыми солдатами в серой одежде, за нею вторая, третья, четвертая...
Некоторое время спустя командира артиллерийского дивизиона подполковника Поткина позвали к телефону, он взял трубку.
— К выезду! Три батареи! Едем с оркестром!
— Товарищ полковник, извините, не расслышал, с чем? — пробормотал подполковник Поткин.
— С музыкой, ясно?
Поткин круглыми глазами посмотрел на замолчавшую трубку и осторожно положил ее.
Неудачи просто преследуют этот полк в последнее время. Ну, неудач хватало и раньше, при его предшественнике, лишившемся звания и наград и чудом спасшемся от тюрьмы. Но его-то, полковника Крабова, затем и направили в этот полк, обросший неудачами, как пес репьями, чтобы он наконец навел здесь порядок, и первые два месяца все было тихо и гладко, и полковник уже сам себе говорил: н-да, не было здесь настоящего хозяина, и однажды произнес это вслух — и спугнул удачу, — утром имел неосторожность сказать это своему заместителю, а уже на следующее утро заместитель доложил, что ночью был ограблен магазин. Пришлось прочесывать весь город, перетряхивать барахло всех каптерок, но уворованное: магнитофон, тряпки, кофе, тысячи чеков — так и не было найдено. За кражей поспело новое чепе: перестрелка между кавказским банно-прачечным комбинатом и азиатским нарядом по оружейному парку. Едва следственная комиссия, созданная полковником, приступила к разбору инцидента, — грянуло свежее чепе! Изнасилование.
Изнасилование?.. Полковник Крабов побелел. Расстрелять.
Но расстреливать жителей города он не имел права, ни одного, даже самого преступного, продажного и подлого. Тем более, что сейчас расстрелять пришлось бы слишком много — два взвода пехотинцев. Или даже три. Установить точно было невозможно, сколько солдат участвовало в этом чепе. Первые же допросы сразу усложнили и затуманили дело. Оказалось, что повариха Фаина сама зашла в солдатскую палатку поздно вечером, вернее, ввалилась, так как была пьяна, и, когда ей предложили лечь в постель, — согласилась. Согласилась? Да, но с одним, а их понабежало... Кто был первый? Вот его мы и посадим! Но она отказывалась сказать, кто был первый. Все-таки первого нашли. Но Фаина потребовала снять с него обвинение. Как же снять? ведь он зачинщик? Он не виноват... это я ему разрешила... Полковник всю пехотную роту заставил чистить полковые сортиры, а зачинщика все же упек на месяц на гауптвахту.
Потом чепе следовали одно за другим: застрелился киномеханик, произошла кровопролитная схватка в клубе, прапорщик с вещевого склада продал афганцам партию зимних шапок и сапог, на Восточном пункте был убит наповал беглец, а второй улизнул, — и вот ХАД сообщил, в каком кишлаке он объявился, и разведрота напоролась там на крупный и хорошо вооруженный отряд, хотя по разведданным этот кишлак мирный, и не только не захватила дезертира, но понесла большие потери: были убиты один солдат и два офицера — лейтенант и начальник разведки, майор, верный товарищ... На руинах оркестр исполнит туш! По машинаммм!..
Брать оркестр полковника отговорили, зачем зря рисковать музыкантами. Из полка вышла колонна танков, бронетранспортеров, машин разведроты и тягачей с зачехленными орудиями на прицепе.
5
