такой же худенький!».
Пятилетняя внучка Тинария-Патрика, подсевшая к лапше, перекрестилась и с минуту молилась христианскому богу. Иисус висел картинкой возле буфета с русским сине-белым чайным сервизом. В доме царили идеальный комфорт: — «Мы — часть великой Америки!» — говорили холодильник, телевизор, новейшая отопительная система, — и свойственный эскимосскому жилью беспорядок: одежда, еда, простыни — все было перевернуто. Другая внучка, совсем еще маленькая, сидевшая на горшке в центре комнаты и евшая шоколад, принялась бросаться в сестру своими какашками.
— Внучка! — крикнул президент острова. — Перестань бросаться какашками!
Но та бросалась, и — была отшлепана президентом по рукам. Внучка ревела, американский телевизор рвало боевиком, звонил телефон, вбегали и выбегали разгоряченные мальчишки, игравшие в прятки. Лица мальчишек были доисторические, похожие на широкие удивленные морды морских животных, шкуры которых развешены по деревне для просушки. У мальчишек были странные физические дефекты глаз, ушей, зубов — словно им передались по наследству искореженные борьбой за существование лица предков. При этом это были истинные американцы в шортах, белых носках, с загорелыми ногами. На куртке одного из них крупно написано NO FEAR. Мальчишки носились друг за другом по всей деревни, по снегу и талой воде, по ручьям, бегущим с горы, но не со звонкими криками, а с шумным утробным дыханием и с мороженым в руках — для них наступил разгар лета. Парадокс: им не могут найти здесь учителя эскимосского языка; они почти его не знают. Скоро они все вольются в общеамериканский котел и растворятся средним классом.
В центре деревни на большой завалинке сидели пожилые эскимосы и смотрели перед собой неподвижно. Из открытого окна виднелся русский остров. Патрик усмехнулся.
— Вот телефон. — он говорил с сильным эскимосским акцентом, бегло и неразборчиво, будто гонял во рту камни. — Я могу позвонить хоть в Австралию, но не на Большой остров. Случись что, у нас даже нет «горячей линии». Там как-то раз солдат сорвался со скалы, был при смерти. Русские звонили на Камчатку, те — во Владивосток, те — в Анкоридж, те — в Ном, те — нам, через полмира! Мы послали лодку и вызвали Эрика — парня спасли».
Он засмущался: мне надо платить за посадку на острове 100 долларов. Будь я эскимосом хотя бы на четверть — тогда бесплатно. Единственное место в США, где платят за въезд по этническому признаку. Кроме того, запрещалось фотографировать местных жителей. Я хотел было пройтись по поселку, но это не место для гуляния. Подняться в гору — целая экспедиция. Я огляделся: церковь, школа, кругообразное сооружение для выработки пресной воды, один деревенский полицейский и десять эскимосов береговой охраны. Но мне оказали великую честь: Патрик отвел меня в дом старейшины — по здешним патриархальным обычаям Мойсес Миллигрок решает все конфликты. Его жена в 1948 году девочкой случайно оказалась на Малом острове в день закрытия границы. Они с отцом остались на американской стороне; мать — на советской. Старейшина вынул из большой коробки письма, открытки родственников с Чукотки: «Живем нормально… Мама умерла в прошлом году… Дядя Николай пропал на охоте…» Между русских строк сочилась тоска людей, не понимающих, что с ними происходит: эскимосов в 1948 году насильственно выселили с Большого Диамида на материк.
Несмотря на договор 1989 года, Патрик не виделся со своей семьей на Чукотке много лет.
— Ваш губернатор Назаров забаррикадировался! — сердился он. — Люди на таможне в Провидении — как звери. Недавно зубные врачи из Канады привезли на Чукотку оборудование, чтобы бесплатно лечить. От них потоебовали такую пошлину, что они вылетели, как пробки. У нас есть история о великане, который двигал горы, а потом лег отдыхать. Всю зиму проспал. Занесло его снегом. Весной пришли звери, а любопытный медвежонок, даже в ноздрю к великану забрался. Чихнул великан — звери разлетелись в стороны. Проснулся великан, встал, побрел. Долго смотрели ему вслед удивленные звери… Это о вашей стране. Не надо туда ехать.
Родина-сон
Я не послушался мудрого человека и поплыл в «завтра». Мертвый остров проснулся. Лодка юных солдат с чумными физиономиями:
— Разрешение на въезд есть?
— Я только на несколько часов. Вот мой российский паспорт.
Они взяли паспорт и заставили пересесть в их лодку. Подплыв к берегу, мы стали карабкаться в гору. Запыхавшись, я увидел гарнизон: несколько низких построек. Издали — гостиница, вблизи — скотный двор.
— Нарушаете? — спросил капитан, не здороваясь. — Это зона с особым режимом.
— Я не знал, — соврал я.
Как только попадаешь в Россию, невольно начинаешь врать, чтобы легче жилось. Вранье — русский жизненный баланс, как шест акробата.
Капитан пошел звонить по инстанции о «происшествии», оставив меня под охраной двух солдат. Я достал американские сигареты, предложил им — они покачали головами. По двору их голые по пояс товарищи гоняли футбольный мяч под лай двух собак. Их всего-то на острове 15 человек и две собаки.
— Где у вас туалет?
Они отвели меня в уборную на дворе: дощатый сарай: шесть «очков» в один ряд, свисавший над пропастью. Вонь была сильной, но имелась туалетная бумага, жесткая, как наждак.
— Как же вы зимой? Небось, моча замерзает.
Солдаты застенчиво улыбнулись.
Девочка лет шести в вязаной шапке и зимних коричневых колготках, похожая на капитана, как два острова Диомеда, играла в песок и камни. Русские всегда кутают своих детей — это зовется «заботой о детях».
— Ты откуда? — спросила она меня.
— Из Москвы.
— А я думала, из Америки.
— В каком-то смысле, из Америки, — согласился я.
— Ну, и как Америка?
— Америка? Я не знал, что ты здесь. Я бы привез тебе «барби».
— В следующий раз привезешь?
— Хорошо. А ты что делаешь?
— Рою туннель.
— Куда?
— В Америку.
— Катя! — на пороге стояла мать. — Иди сюда.
— Здравствуйте, — сказал я.
Она не ответила. Подошел капитан.
— С Петропавловском-Камчатским нет связи. Ждите.
Я вынул книгу из куртки. Он сравнил фотографию на задней обложке с моим лицом. Он меня и хотел, и боялся, и ненавидел — во всем этом был какой-то бюрократический гомосексуализм.
— Пошли, — сказал он.
Мы вошли в его кабинет с большой картой мертвого СССР, криво висящей на стене.
— Ну, что мне с вами делать?
— Я хотел бы посмотреть остров.
— Нечего тут смотреть. Есть хотите?
Мы оказались в пустой столовке с киноэкраном на стене.
— Фильмы у нас только старые, про войну с Гитлером, — пожаловался капитан. — По сто раз крутим. Но солдатам нравится.
— Откройте книгу.
