уйти, чтоб не нарушить и не оправдываться потом за расшифровку. Еле извернулся тогда, но таки сумел сесть, подкравшись чуть ниже глиссады и издалека. А в Благовещенске издалека не подкрадешься - вот она, ГосграницаИзворачивайся на пятачке.
А заходить с другим курсом - четвертый разворот и вовсе на высоте 300 метров: только развернешься, снижайся по приводам. При плохой видимости на нашем лайнере по приводам еще можно зайти… подкравшись издалека и заранее подобрав курс и угол сноса. Так тут Госграница еще ближе. Ну, петля!
Посовещавшись, мы решили, что надежнее будет зайти на полосу с посадочным курсом 360, от самой-самой границы (выгадаем километр), с попутником, по курсо-глиссадной системе, которая таки обеспечит точный заход. А ветер к земле будет потихоньку утихать, а у земли сейчас всего шесть метров. Нам, главное, пересечь этот слой с сильным попутным ветром и не уйти с курса-глиссады, а там лишь бы не было сдвига, резкого изменения скорости и направления ветра, чтоб самолет не провалился и не сел до полосы. Ну а диспетчеру остается взять на себя - и выдать нам перед самой посадкой ветер не более пяти метров, чтоб не было нарушения.
Все было расписано, рассказано, разложено по полочкам: предпосадочная подготовка в моем экипаже объемная, до занудства, зато всем все ясно, и когда доходит до дела, каждый знает и свои действия, и действия товарищей. По мере приближения к земле мы опускались в слой воздуха, желтого, как бледный чай. Я, по устоявшемуся зимнему стереотипу, ожидал ухудшения видимости 'типа как в снегопаде': ну привычка такая за зиму, да и грешил я на синоптиков, что с этой мглой они пузыря пустили… Нет ведь: таки мгла, мерзкая, желтая, гуще и гуще к земле… и затрепало ветерком. Что за чертовщину принес этот ветер? И как-то аж дышать тяжелее стало.
Заходили издалека, по петле Амура; диспетчер ворчал и норовил подвернуть нас, а я не слушал его и тянул к Китаю. Когда он закричал, я повернул к полосе. Машину заранее ощетинили закрылками, погасили скорость до минимума; я пилотировал трепетно, на пределах. И хоть знаю, как быстро подходит к центру прибора глиссадная стрелка, и ожидал очень быстрого ее перемещения, но она прямо рухнула сверху, и, чтобы удержать ее в центре, пришлось ткнуть самолет носом вниз и энергично сдернуть газы, а уж потом… Потом и добавлять не пришлось: нас перло к полосе, самолет висел в глиссаде хвостом вверх, двигатели - почти на малом газе, вариометр показывал 10 м/сек; я жал штурвал от себя. Во рту пересохло… этот желтый воздух был наполнен чем-то колюче-удушающим.
Метров с двухсот ветер стал слабеть. Филаретыч успевал засечь по приборам путевую скорость и скорость ветра, четко подсказывал, что слабеет, слабеет… эх, какой все-таки у меня экипаж! Парни - волки, все от зубов отскакивает, спокойные как слоны… ну, штурман иногда шебутится… Я пилотировал хоть и в напряжении, но знал, что помогут, подстрахуют, не дадут ошибиться… Эх, семья моя воздушная…
А у земли и вовсе утихло. Я добавил режим, параметры стабилизировались, сквозь желтую мглу проявилось движение внизу; впереди смутно замаячили огни.
Сели… все вокруг как в чае или как через желтые стекла. Ветер задувал порывами, на улице было тепло и душно, и дыхание все срывалось на кашель.
И что же оказалось: мощный циклон поднял бурю в пустыне Гоби, захватил мельчайшую пыль и донес ее сюда. Вот и пыльная мгла. Напряжение на посадке было велико; у меня болезненный спазм схватил желудок, пришлось пить лекарства, и долго не отпускало. А удушье от пыли спровоцировало мою обычную весеннюю аллергию на березовую пыльцу проявиться на месяц раньше; задыхался потом до середины июня.
Что касается посадочного курса 180 градусов, то у меня был уже опыт захода по приводам в сложную погоду именно с этим курсом и с таким же боковым ветром справа, да еще при низкой облачности. Там по схеме закрылки выпускаются полностью еще до четвертого разворота, и крутишь его на 300 метров, а ветер сносит… и не вписались. И вынуждены были уйти, учесть поправку, успокоиться, собраться, повторить заход и вывалиться из облаков только-только по обочине полосы; еле извернулись, чтоб выйти на ось. Нет, сложновата там схема для большой, инертной машины.
Ну, и про собачий рейс.
В конце 90-х предприимчивые китайцы организовали торговлю породистыми собаками - из России в Китай. Московские китайцы воровали на улицах в Москве приличных, ухоженных домашних животных, сажали в клетки и отправляли живой товар самолетами в Благовещенск. А здесь уже, благодаря упрощенному визовому режиму, из Благовещенска их переправляли в Хэйхэ, по льду Амура; тогда можно было приехать в Китай на полдня, сделать свои дела и вернуться к вечеру домой.
Часть товара погибала в дороге, особенно когда из-за непогоды были задержки: кто там их кормил-поил… в багажниках. Но в общем бизнес был очень выгодный: в Китае таких псов расхватывали по богатеньким семьям за тысячи долларов.
Заниматься работорговлей подрядилась моя авиакомпания. То есть, мои хозяева согласились возить и людей, и попавших в рабство собак, одних наверху, на креслах, других в трюме, в клетках. Красноярск был промежуточным аэропортом, там менялся экипаж. Среди летчиков и бортпроводников поползли слухи, и никому не хотелось участвовать в позорном, гадком деле. Но кто ж нас спрашивает.
Пришел на вылет я, подписал решение и вместе с экипажем прибыл на самолет. Только вылезли из машины, как услышали крик из багажников. Кричали собаки, уже более суток, без пищи, воды и вентиляции душившиеся в тесном пространстве под полом: Благовещенск два дня был закрыт. Терпеливый китаец- сопровождающий спокойно сидел в кресле… дело привычное. Девчонки, с круглыми глазами, встретили меня, стали возмущаться… Крик из-под пола больно сжал сердце: они не лаяли, не выли… они кричали, как люди. Страдание везде есть страдание. И первой мыслью моей было: залезть в багажник, открыть клетки…
Дал команду включить хоть вентиляцию. Бортинженер запустил ВСУ, зашумел в коробах воздух. Вонь в салоне, ощутимая такая вонь - псиной, испражнениями, тяжким духом тесноты и неволи - постепенно растворилась. Но никакой шум вентиляции не мог заглушить крика собачьего страдания.
Одна девочка отказалась лететь, пошла в санчасть и получила освобождение; вместо нее пришел мальчик из резерва, матерился… как и все мы. Но надо было скорее вылетать. Насидевшиеся в вокзале транзитные пассажиры быстро заполнили салон; до собачьего крика никому дела не было: люди устали в ожидании, и как только уселись в кресла, тут же провалились в тяжелую дрему. Вылетали днем, прибыли в Благовещенск поздно вечером. Толпа пассажиров уехала на автобусе, а из подкатившего грузовика выскочило несколько китайцев. Техник открыл люки. Багажники отозвались смертным стоном… но уже не было сил у бедных животных, еле дышали.
Весело галдя, китайцы сноровисто вытаскивали клетки, быстро определяли состояние рабов, отставляли падаль в сторону. У меня разболелось сердце. Сил после полета никаких не осталось, я еле плелся к вокзалу; перед глазами вставали виденные когда-то по телевизору кадры, снятые в китайском ресторане… Вот клиент выбирает толстую змею. Вот ее забивают у него на глазах, сдирают кожу с еще трепещущего тела, режут на куски; он указывает, какой кусок зажарить. Действо - лучшая приправа к вкусной и полезной пище. Вот принесли таз живых ящериц. Человек ножницами отрезает головы, вспарывает брюшки, обнажая нежную темно-фиолетовую внутренность; пальчики на лапках судорожно сжимаются…
Я сплюнул, искренне, грязно выматерился… поплелся в АДП.
Понурые, измотанные проводницы с экипажем ждали меня в автобусе. Не сговариваясь, мы, русские люди, остановили автобус у гастронома, набрали водки и залили русскую душу с девчонками в гостинице.
Выживет великий народ. Что китайцу хорошо, то русскому смерть. Или таки научат они нас ящериц жрать?
Унижение
У мясного отдела питерского гастронома очередь небольшая; мы обрадовались и пристроились за
