входу в грот и, приготовив костер из сухих веток, поджег его, а затем ощипал, выпотрошил уток, которые показались ему более нежными и молодыми. Проткнув их деревянным прутом, он повесил их над огнем на двух бураосовых палках с вилообразными концами.
Утки, проводившие всю жизнь среди изобильной пищи, были покрыты порядочным слоем жира цвета свежего масла, так что на них приятно было смотреть. Вися над огнем, они румянились медленно и постепенно под наблюдением Барнета, который внимательно следил за ними, облизываясь языком в ожидании вкусного обеда. В первый раз с тех пор, как знаменитый генерал вступил на остров Цейлон, собирался он есть, как подобает христианину, и забыть на время воздушные лепешки поварского производства Нариндры.
Но вот наступил важный момент, который искусный повар должен уловить с быстротой молнии, чтобы не дать огню испортить своего произведения, и Барнет, успевший сорвать по дороге несколько лимонов, принялся с наслаждением выжимать сок из них на кожицу уток, которая стала мало-помалу покрываться маленькими пузырьками, без которых, по словам Бриллья-Саварена, нет удачного жаркого. Вдруг со стороны леса послышался необычайный шум, который сразу отвлек внимание Барнета от совершаемой им операции. Было вполне ясно, что сухие ветки и кустарники ломаются и трещат под чьими-то тяжелыми шагами.
Но прежде чем Барнет успел подумать, что ему делать и стоя с лимоном в руках, смотрел в сторону леса, шум послышался еще ближе, и огромный носорог показался между двумя скалами, которые вели ко входу в грот, где генерал утроился с целью избежать сквозного ветра, чтобы тот, раздувая огонь, не мешал бы ему заниматься своей операцией.
Предосторожность эта, служившая доказательством его редкого кулинарного искусства, погубила его: стоя на краю небольшой площадки, предшествовавшей гроту, он не мог никуда бежать, когда показалось страшное животное.
Но авантюрист был храбр и сотни раз уже имел случай доказать свою отвагу, а потому несмотря на дрожь ужаса, пробежавшую по всему его телу при этом внезапном появлении, нисколько не потерял головы. Хладнокровие это способствовало тому, что он сразу понял свою безвозвратную погибель.
Поспешно бросился он к карабину, лежавшему в нескольких шагах от него и, с быстротою молнии заменив заряд дроби конической пулей, кинулся к гроту и в два прыжка очутился внутри него.
Носорог был так же удивлен, как и Барнет, увидя незнакомое ему существо, которое преграждало ему путь в собственное жилище; он колебался несколько секунд, не зная, на что ему решиться и вдруг, испустив оглушительный рев и опустив вниз голову, бросился вперед. Но Боб Барнет, заранее предвидевший эту атаку, поспешил к узкой трубе, которой заканчивался грот и куда не мог проникнуть его колоссальный враг. Вынужденный, к несчастью, пробираться туда ползком, он уронил свой карабин и не успел поднять его, как враг был уже подле него. Добравшись до глубины тоннеля, он обернулся и не мог удержать крик ужаса: голова животного, почти целиком проникшая в отверстие, находилась всего в пятидесяти сантиметрах от него, а с ним не было другого оружия, кроме револьвера, которым он не решался воспользовался.
Носорог самое глупое животное в мире. Просунув свою голову в углубление, он никак не мог понять, что тело его не в состоянии туда пройти, и целые часы подряд оставался в том же положении, пытаясь протиснуться в трубу и беснуясь, что не может схватить добычи, так близко находящейся подле него.
Боб мог бы положить конец этому беснованию, послав животному несколько выстрелов из револьвера, который по своему калибру должен был произвести на него известное действие, но не успел он этого подумать, как в ту же минуту снова опустил оружие. Ему сразу пришло в голову, что пуля безвредная для всех частей тела колосса, могла убить его на месте, проникнув через глаз в область мозга и тогда как ужасно будет его положение! Попав в засаду в узкую трубу, где он едва мог повернуться, ввиду проникшей туда огромной массы в пять-шесть тысяч килограммов, которую он не в силах будет выдвинуть обратно, он вынужден будет ждать голодной смерти, окруженный гнилыми испарениями разлагающегося тела. Настоящее же положение давало ему некоторые шансы и довольно даже верные: носорог мог устать, да наконец и голод, укрощающий самых свирепых животных, должен выгнать его на пастбище.
Да, действительно, он находился в таком положении, в каком даже самые храбрые теряют голову. Согнутый вдвое в этом каменном убежище, оглушенный ревом бессильной злобы колоссального противника, он задыхался кроме того от тошнотворного запаха последнего, которым он при всяком вздохе наполнял узкое пространство.
Надо сознаться, однако, что энергичный янки с редким героизмом переносил постигшую его судьбу. Когда он убедился в том, что стены его тюрьмы настолько прочны, что могут противостоять всем усилиям атакующего, он вернул себе свое обыкновенное присутствие духа, и надежда стала снова закрадываться в его сердце. Он слишком хорошо знал Сердара и других своих спутников и был уверен, что они явятся к нему на помощь.
Случись по крайней мере это происшествие часом позже, когда он, прилично подкрепившись, готовился бы к обратному путешествию, он мог бы воспользоваться приготовленным вкусным обедом, но злому року было угодно лишить его даже этого гастрономического утешения. Он не мог, само собою разумеется спокойно думать о двух утках, которых он так прекрасно зажарил в самую пору и не успел съесть.
— Ах, капитан Максуэлл! Капитан Максуэлл! — бормотал время от времени храбрый генерал. — Еще один пункт на дебет… Боюсь, что вы при встрече со мной никогда не будете в состоянии расплатиться по моему счету.
И он продолжал мысленно подводить итоги своей книги.
— Плюс… две утки, дожаренные в самую пору, и результаты моей охоты, погибшие по вине господина Максуэлла.
— Плюс… несколько часов в глубине этой дыры с носорогом за спиной… по вине того же лица… что ж, я нисколько не преувеличиваю, — говорил Боб Барнет, продолжая свои рассуждения, которым он мог предаваться на свободе.
— Не возьми этот негодяй Максуэлл в плен раджу Аудского и не выгони он меня при этом из дворца, не было бы революции, я не поступил бы на службу к Нана-Сагибу и к Сердару из ненависти к англичанам; не поступи я на службу…
Бесполезно будет приводить дальше это бесконечное сплетение рассуждений и всевозможных ассоциаций идей относительно случившихся с ним несчастий, которые великий начальник артиллерии раджи валил на голову английского капитана, ненавистного ему человека. Когда он узнал, что в Гоурдвар- Сикри находится офицер того же имени — Максуэлл, таким же обыкновенным в Англии, как Дюраны и Бернары во Франции — который командует артиллерией, он воскликнул:
— Мой это молодчик, наверное!.. Он только один может совершать такие подлости.
И не моргнув даже глазом, хотя это дело совсем не относилось к нему, он прибавил и это к своему счету.
Носорог тем временем устал от принятого им неудобного положения и удалился на середину грота, где вытянувшись во всю длину и положив морду между передними ногами, продолжал наблюдать за своим пленником.
Существо это, наделенное маленьким мозгом и лишенное почти совсем памяти, отличается удивительно изменчивым нравом, переходя часто от безумного, слепого гнева к полной апатии, а потому ничего не было бы удивительного, встань он вдруг и пойди пастись в джунглях, не заботясь больше о враге, которого он час тому назад преследовал с таким ожесточением.
Но драме этой не была суждена такая мирная развязка. Ночь наступила, не принеся никакого изменения в положении обоих противников; в гроте царила полная тьма, и хотя Боб Барнет ясно слышал ровное храпенье колосса, он не смел воспользоваться его сном, чтобы сбежать, ибо в случае неудачи его ждала верная смерть. Он, пожалуй, и не прочь был бы рискнуть всем, не будь он уверен, что ночь не пройдет, как к нему уже явятся на помощь, и что во всяком случае враг его, наделенный значительным аппетитом, как все животные этого рода, выйдет с пробуждением дня на пастбище.
Луна только что взошла и осветила бледными лучами своими вход в пещеру; в ту же минуту носорог вдруг поднялся, выказывая все признаки страшного беспокойства. Он ходил взад и вперед с
