он имел возможность здраво обдумать то, что ему предлагалось, взвесив все его стороны, выгодные и невыгодные, все за и против, которые оно могло вызвать… Предоставленный одним своим силам, на что он может надеяться во Франции? На одно лишь то, что его снова сошлют в Новую Каледонию, если арестуют, как бежавшего из ссылки преступника. После смерти отца у него не осталось более ни одного родственника, а что касается друзей, то, исключая старого маркиза Коэлло и Гастона де Ла Жонкьера, на которых он, пожалуй, может рассчитывать, все прочие, столь многочисленные до его несчастья, поспешили его забыть; многие даже стали притворяться, что никогда не были знакомы с ним!.. Он с горечью вспомнил, как двое или трое из таких господ, считавшихся горячими его друзьями, вдруг, когда над его головой разразилась катастрофа, бесцеремонно отвернулись от него, забыв не только денежные одолжения, которые делались им, но и отрицая свое знакомство «с плутом подобного рода»»
«Мне ничего не остается, — сказал он самому себе, — как переменить кожу: Бартес должен исчезнуть! Небо посылает мне благодеяние, которым я могу прекрасно воспользоваться, так как оно дает мне средства открыть действительных преступников, соединившихся для того, чтобы погубить меня… О, они дорого заплатят за смерть моего отца и за мое бесчестье! Все будет приведено им на память, все они должны будут припомнить! Даю честное слово, что иначе и быть не может и не будет!»
— Ты колеблешься? — вдруг задал ему вопрос старый китаец, все время не сводивший глаз со своего собеседника.
— Нет, отец мой, — искренне ответил Бартес. — Я с живейшей благодарностью принимаю ваше предложение, которое должно соединить нас неразрывными узами! С этого дня мы — отец и сын, если вы этого желаете, более даже близкие, чем многие действительные отцы и сыновья!
Кванг не мог удержать радостного вскрика и прижал к своей груди молодого человека, на которого он смотрел теперь как на своего настоящего сына. Потом, поднявшись с места, он ударил в гонг, что было сигналом к появлению Ли Юнга и Ли Ванга, сопровождаемых другими китайцами и тремя товарищами Фо по заключению.
Он сообщил им о своем намерении и согласии Бартеса, что всех их крайне обрадовало, потом прибавил, что в этот же вечер желает совершить обряд усыновления.
Обряд был совершен при свете огней, зажженных с четырех сторон домашнего алтаря, которые должны были представлять четыре стороны Паньгу, Вечного Божества, никем не сотворенного, всегда существовавшего и существующего, не имеющего ни начала, ни конца и сотворившего Вселенную единой своей волей
Кванг разделил с Бартесом небольшой хлебец из риса, поднес к его губам бокал с особенным напитком, предварительно отпив немного из него сам, и произнес следующую торжественную речь:
— Эта пища, посвященная Великому Паньгу, да образует в наших двух телах одну кровь! Я, Цин Ноан Фо, верховный владетель острова Иена, великий глава Поклонников Теней, объявляю своим сыном предстоящего здесь Эдмона Бартеса под именем Цин Ноан Шунга, властителя Иена, дабы он продолжал мой род до скончания веков и дабы совершал погребальные церемонии как на моей будущей могиле, так и на могилах моих предков — для их вечного успокоения и счастия в обители судеб!
Все это было произнесено три раза, после чего обряд усыновления был окончен. С этих пор, по китайским законам и обычаям, Бартес стал действительным сыном Фо и наследовал все его состояние. Затем был составлен акт усыновления, на котором подписались все присутствовавшие и который целиком внесли в книгу «Иена», где его скрепил своей подписью американец командир броненосца. В заключение Кванг раздал своим новым приближенным разные звания и чины.
Бартес получил степень мандарина с аметистовым шариком, что равнялось званию адмирала, которому подчинены были все речные и морские джонки. Порник был награжден званием мандарина с голубым шариком, с чином лейтенанта на борте «Иена». Прочие два его товарища были внесены в число мандаринов низшего класса, с белыми шариками и с званием вторых лейтенантов судна. Ланжале, не бывший прежде моряком, получил чин, соответствующий капитану сухопутных войск.
Фо никого не хотел забыть своими милостями и вспомнил даже о Кролике, но Бартес воспротивился тому, чтобы и он получил какое-либо звание или чин, так как он был сослан за уголовное преступление, пятнающее честь. Наградить и его чином значило бы признать его равным всем прочим, сосланным не за бесчестные проступки, а единственно за проступки против субординации.
Фо принял во внимание возражение своего сына и наследника и ограничился для Кролика денежной наградой.
XVIII
Кролик был не совсем дурным человеком. Если бы хорошенько разобрать все обстоятельства его жизни, то оказалось бы, что каприз судьбы, одних заставляющей родиться в раззолоченных палатах, а других — в какой-нибудь лачуге с продырявленной крышей, гораздо более был виноват в случайностях жизни этого человека, чем его собственная воля.
Он был сын бродячих фокусников, родился, что называется, на большой дороге и никогда не знал другого имени, кроме как Кролик. Восемнадцатилетним юношей он уже принимал участие в представлениях на сцене, фигурируя рядом с прекрасной Фатимой, фавориткой марокканского султана, или с тюленем, обитателем полярных морей, или, наконец, с дикарем Огненной Земли, сплошь покрытым шерстью, который «удостоился особенного внимания его величества короля прусского и был предметом глубокого уважения господ ученых медицинской академии».
Однажды его хозяин, к которому он поступил после смерти родителей, давал представления в глухой провинции, усеянной множеством мелких деревень, расположенных недалеко друг от друга. Был праздник, и сбор получился очень хороший. Сосчитав заработанное, фокусник увидел себя обладателем ста шестидесяти франков, в числе которых оказалось, однако, мелкой фальшивой монеты франков на двадцать; она была очень искусно подделана, и малоопытный человек едва ли сумел бы отличить ее от настоящей.
Хозяин Кролика был раздосадован и долго бранился. Очевидно, глухая провинция изобиловала фальшивомонетчиками, которые сбывали свой товар кому придется, лишь бы только сбыть. Наконец он успокоился и послал Кролика сделать различные покупки у торговцев съестными припасами, дав ему для расплаты все свои фальшивые деньги. И вот булочник, мясник и тому подобные господа получили в уплату от Кролика поддельные сантимы и франки, а фокусники, довольные, в тот же день оставили изобретательную глухую провинцию…
К несчастью, фальшивомонетчики не их одних снабдили своим товаром: сказалось, что почти никто из торговцев не избежал той же участи, так что в общей сложности их убыток доходил до пятисот франков! Стали доискиваться, кто последний делал у них закупки, и припомнили, что последним был Кролик, член труппы фокусников. Дали знать начальству, которое немедленно послало жандармов в погоню за ними.
Фокусники были остановлены… Чуя беду, хозяин труппы отпирался ото всего, говоря, что ничего не знает, так что, в конце концов, вся ответственность пала на одного Кролика.
Его обвинили даже в злостном намерении погубить своего патрона и заключили в тюрьму, где он должен был высидеть полгода, прежде чем предстать перед судом. И все потому, что он говорил одну правду, то есть только то, что с ним случилось!
На суде ему сказали:
— Назовите нам ваших сообщников, и ваша участь будет вероятно, смягчена, особенно если присяжные примут во внимание вашу молодость.
— Каких сообщников? У меня их нет! — возражал бедный юноша, не зная, что и думать о таком странном требовании.
