— Кто послал тебя? — спросил я музыканта, который стоял молча, как того требовал индусский- этикет, в ожидании, пока его спросят.
— Салям, доре (добрый день, господин), — отвечал он, — пусть боги охраняют твои дни и ночи, а в час кончины пусть глаза твои увидят сыновей твоего сына… Меня послала баядерка Нурвади. Иди, сказала она, снеси этот лист бетеля молодому франки (французу) и говори с ним безбоязненно.
— Молодой франки с большой улицы Багура, — заговорил я на языке музыканта, — не знает прекрасного языка Коромандельского берега, говори, я переведу ему твою мысль.
— Нурвади увидала молодого франки и сейчас же почувствовала, что всемогущий Кама пронзил ее сердце тысячью стрел. А франки заметил ли Нурвади?
— Мой друг франки, — ответил я, — заметил Нурвади и сейчас же почувствовал, что всемогущий Кама пронзил его сердце тысячью стрел.
— Хорошо!.. Около девяти часов, когда Ма (луна), склоняясь к востоку, исчезнет в волнах, и священные слоны ударят в звонкие гонги, возвещая время, Нурвади придет, чтобы вернуть молодому франки золотые иглы, которые его взгляды воткнули ей в сердце.
— А когда именно?
— Сегодня ночью.
Эта быстрая развязка не удивила меня. Индусские женщины еще более капризны, нежели европейские, и их желание — закон для окружающих.
— Хорошо, гадгарба, — отвечал я церемонно и повторяя его величественные жесты, — когда Ма, склоняясь к востоку, исчезнет в волнах, и когда священные слоны ударят в звонкие гонги, молодой франки будет ожидать прекрасную Нурвади и вернет ей стрелу любви, которую она вонзила ему в сердце.
— Будет ли молодой франки осторожен?
— Будь спокоен.
— Салям, доре!
— Салям, гадгарба!
И, повернувшись, индус побежал по направлению Вилленура.
— Что хотел этот человек? — спросил меня тогда мой заинтересованный друг, не поняв ни слова из нашего разговора.
— Он пришел сказать, что случай, о котором я вам говорил несколько минут тому назад, явится сегодня в лице прелестной баядерки, которую вы покорили одним взглядом. Мой друг не поверил, предполагая мистификацию, и я еле смог убедить его в противном.
Я должен был передать ему слово в слово наш разговор с музыкантом и уверить, что ни один индус не решился бы на такой поступок без поручения баядерки.
Потом, чтобы объяснить моему другу, еще не умевшему привыкнуть к Индии, ее нравам и обычаям, я начал говорить о том, что индусская женщина не может тратить время на флирт и ухаживание за нею иностранца, который ей понравился, малейшая неосторожность может стоить жизни ее возлюбленному, да и ей самой, так как индусы, очень снисходительные ко всему, что скрыто, становятся неумолимыми ко всякой открытой вине… И вот, лишенная возможности пережить самой и дать пережить своему возлюбленному все те восхитительные моменты, которые нам дает начинающаяся любовь, индуска сама быстро идет к развязке , и также быстро прерывает ее, уверенная, что останется безнаказанной. Ничего не значит, если потом пройдет какой-нибудь слух, лишь бы никто не застал ее на месте преступления.
В назначенный час Нурвади явилась к молодому франки в паланкине, совершенно неузнаваемая в той массе шелка и кисеи, которая ее окутывала с ног до головы. Гандгарба провожал ее, но он остался у дверей, получив на чай, носильщики паланкина удалились с их ношей. Все туземные слуги были отпущены на четыре дня.
Я уже по опыту знал, что вряд ли баядерка останется здесь более трех дней. Я был свидетелем трех, четырех таких приключений, и будь то баядерка или женщина из высших каст, несмотря на все мольбы продлить их пребывание, все они исчезали по прошествии трех дней.
Сны имеют огромное значение у индусов. Жена, проснувшись в одно прекрасное утро, заявляет своему мужу: «эту ночь я видела во сне любимую птицу Ковинда, и чей-то голос прошептал мне на ухо: в следующую ночь, когда священные слоны пагод ударят в гонг, встань и, взяв с собою лишь одну служанку, иди прямо вперед, пока не встретится тебе какая-нибудь из пагод Вишну, войди в нее и молись в ней три дня и три ночи… помни, если ты не послушаешься, то твою семью ожидает большое несчастье».
В следующую ночь добрый муж сам торопит свою жену, чтобы она покинула дом в час, назначенный богами.
Бесполезно говорить о том, что служанка давным-давно подкуплена и уже сговорилась с прекрасным чужеземцем, который их ждет, а по возвращении она будет клясться, что они это время провели в пагоде.
Обыкновенно жена называет одну из соседних знаменитых пагод, где и на самом деле исполняют свои обеты сотни верных, а так как к тому же на улице, в храме, индуски появляются закутанные в облака кисеи, то никто не может ее узнать и свидетельствовать против нее.
В таком виде и под таким предлогом индуска может отправляться, куда ей угодно.
Такие приключения у них гораздо чаще встречаются, нежели принято это думать, и я никогда не слышал, чтобы се застали на месте преступления муж или родители, религиозный предрассудок выше и сильнее всего, сильнее подозрения, сильнее уверенности. Никогда ни один муж не посмеет последовать за женой, ни последить ее, если та, по приказанию свыше, отправляется на молитву. Если бы, к несчастью, оказалось, что его подозрения ошибочны, то его ожидает жестокое наказание за то, что он осмелился усомниться в своей жене и в приказании богов.
Очевидно это дело женской изворотливости, сумевшей вдолбить это в головы мужей… Ни страх, ни двери, ни запоры, ни черные евнухи с саблями в руках не могут удержать женщину, которая любит или просто хочет удовлетворить свой каприз.
Индусы не ревнивы, но при условии, чтобы все было шито-крыто, и никто не мог бы подозревать неверность его жены. Самая добродетельная женщина, но случайно подвергнувшая себя подозрению, осуждается, как самая большая грешница Больше всего индус боится быть смешным.
Баядерка не нуждается во всех этих ухищрениях, ничто не запрещает ей отдать свое сердце человеку своего племени, по окончании службы на пагоде, она свободна и может вечерами делать, что ей угодно, уходить и возвращаться по желанию, но одно ей строго воспрещено — любовь к иностранцу, баядерка должна избегать всего, что может доказать, что она полюбила чужеземца, потому что если это откроется, то ей грозит изгнание из храма и даже из ордена баядерок, но, в сущности, они мало чем рискуют, так как между ними всеми существует как бы молчаливое соглашение покровительствовать любви своих подруг.
Они не боятся быть выданными музыкантами, при каждой баядерке свой, которого она посылает, куда ей угодно, и, надо сказать, что ему даже выгодно, если его госпожа обратит свое внимание на белати (европейца), так как индусская женщина ни за что не возьмет никакого подарка, а потому влюбленному белати остается лишь осыпать золотом и серебряным дождем ее провожатого. Абсолютное бескорыстие молодой женщины заставляет невольно по-царски наградить музыканта. И вот обыкновенно, музыканты собирают себе к старости приличный капиталец, дающий им возможность дожить свои дни на покое, а между тем баядерки, проведшие свою жизнь между плясками, цветами и любовью, изгоняются из пагоды, как только красота их начинает блекнуть, и они принуждены продавать на базарах фрукты, бетель, табак или цветы и умирают в страшной бедности.
Нурвади подарила три дня своему возлюбленному и, обливаясь слезами, исчезла, молодая баядерка больше не вернулась, несмотря на все мольбы.
Но все-таки, пока мой друг был в Пондишери, она не забывала присылать ему ежегодно в день их первого свидания букет дивных цветов.
С тех пор прошло много лет, но и до сих пор он любит ее, и когда судьба сводит нас с ним в каком- нибудь из уголков земного шара, он говорит мне о Нурвади, и печальная улыбка не сходит с его уст…
Я знавал одного молодого офицера сипаев, который умер от любви к одной из этих неуловимых сильфид, явившейся к нему в один прекрасный вечер, в жемчугах и алмазах. Это была женщина редкой красоты, которую дает лишь страна южного солнца.
