—
— Круто! — похвалила подругу Мерги. — Прямо боевое заклятие. Где взяла?
— Нам на домоводстве давали, — всхлипнула Пулен.
— Эй, — торопливо вмешался Гаттер, — а реветь-то зачем?
— А ведь получается, что она права, подписка моя. Я обещала, и... и-и-и... и обманула. Как теперь жить? Свинья я и гадина!
Злосвет разгорался все ярче.
«Ну вот, — подумал Сен, — будильник нейтрализовали, от подписок отбились, так теперь эта плакса на всю школу рев поднимет!» И резко произнес вслух:
— Лапидарность! И патернализм!
Амели издала звук, типичный для человека, который собирался расплакаться, но поперхнулся.
«Все-таки нечеткая логика — четкая штука!» — решил Аесли.
Стих лязг клинков, бойцы устали
Бальбо Рюкзачини всегда стоял над историей, мудрым взглядом снисходительно охватывая все ее выкрутасы. История частенько разочаровывала летописца перемириями, договорами о ненападении и взаимовыгодными торговыми соглашениями. Истории не хватало живинки, и только поэтому Бальбо приходилось призывать на помощь фантазию и эту самую живинку вносить.
Но если уж случалась битва, Бальбо отправлял фантазию перекурить и старался очутиться поближе к гуще сражения, чтобы не пропустить ни одной детали. Но оказаться в самой гуще... нет, о таком он даже не мечтал. И, честно говоря, не очень-то и хотел.
Однако оперативный опыт Фантома Асса сделал свое дело. Чувствуя, что преступник уходит, более того, убегает по кругу, сыщик сложил четыре пальца в служебный ментодерский свисток и резко развернулся, чтобы встретиться с негодяем лицом к лицу. И тут же увидел, что на него несется сообщник — щуплый африканский тролль в желтом балахоне.
— Вы только не волнуйтесь! — проорал тролль, сшибая Фантома с ног.
Заволноваться тот не успел, потому что вслед за желтым сообщником в него врезалось пятнистое страшилище, из которого торчали руки, ноги и голова Клинча. Последним к месту встречи прибыл не успевший затормозить Рюкзачини. Его желание не пропустить ни одной детали исполнилось — все детали битвы (кулаки, локти, колени и башмаки) обрушились на бедного летописца. Бальбо заверещал.
«Ну вот и пришел мой смертный час!» — подумали все участники свалки, кроме Клинча, который, нанося удары и ставя блоки, продолжал правильно дышать, не отвлекаясь на посторонние мысли.
Шум всполошил монстров в загоне. Одно из чудовищ — ужасный зверодактиль[32] — просунуло глаз в узкое окошко, моргнуло и облегченно прорычало:
— Пронесло! Это не рыжая Пейджер!
—
—
Умиротворяющие заклинания оторвали сражающихся друг от друга и растащили в разные стороны.
— Ф-ф-ф, — произнес Асс, пытаясь свистнуть: один из последних ударов Клинча вогнал служебный свисток ему в рот почти по локоть.
— Хочиче об эчом поговорич? — криво улыбнулся Харлей: в схватке ему вывихнули челюсть.
— Тяжело в учении, раз, два, легко в приключении, два, раз, — прохрипел Клинч: завхозу все-таки сбили дыхание и вдобавок свернули нос.
— Стих лязг клинков, бойцы устали, простерлась тишина над полем брани, — пропел Бальбо, весь в синяках и счастливый донельзя: избиение вернуло ему воображение.
— Кто! — каркнул опустившийся на плечо ректора ворон. — Кто мне объяснит, что здесь происходит?
— Я объясню, — сказал Браунинг, опережая Рюкзачини. — Но сначала уставшим бойцам стоит посетить мадам Камфри.
Бойцы привычно построились гуськом и направились к Медицинской башне. Возглавлял процессию Югорус Лужж, а замыкал — отец Браунинг. Правда, недолго: завидев движущуюся очередь, к ней быстренько пристроился дежурный преподаватель Развнедел[33].
Поэтому когда через пять минут четверо детей притушили злосвет, обезвредили подписки о невыезде и уверенным броском пересекли школьный двор, этого никто не заметил.
Летучий Горландец
Частник, которого первокурсники поймали за оградой Первертса, Сену сразу не понравился.
Тормознул водитель тачки с такой готовностью, будто увидел друзей детства. Но затем мрачно оглядел пассажиров и огласил список мест, в которые он не поедет ни за какие деньги. Выяснив, что детям не нужно ни в Саутгемптон, ни в Осло, ни в Mytishchi, частник помрачнел еще на 27 процентов и приступил к торговле.
Запряженные в тачку призрачные лошадиные силы фыркали и норовили раствориться в ночной мгле. «Вот я вас!» — прикрикивал на них возница и поднимал цену до двухсот, потом опускал до ста, потом уточнял, чего ста — косых или гринов. При этом он постоянно повторял, что время — деньги и так эмоционально бил шапкой оземь, что дети (кроме воспитанной Амели) непрерывно чихали от поднятой пыли.
— Ну так сколько вам нужно?! — не выдержала Мергиона.
— Да кто ж меня знает, — признался частник. — Это ведь как посмотреть, тут прогадать нельзя. Сто гринов — это мало. Сто косых — много.
Он задумчиво подбросил вверх кнут, попытался его поймать, уронил, полез под экипаж.
— Сложно со мной, — сообщил он с земли. — Мне сколько ни дай — или много, или мало.
Когда, наконец, сошлись на сотне, состоящей из пятидесяти косых и пятидесяти гринов, и дети забрались в дребезжащую тачку, водитель спросил:
— А куда едем-то?
— В Стоунхендж, — ответила Мерги.
— Вот я вас! — ответил водила, сплюнул через выбитый зуб и рывком поднял тачку в воздух.
Дети уцепились за борта и друг за друга. Колымага кренилась, виляла, подпрыгивала на каждой воздушной яме и колдобине. Водитель же, вместо того чтобы следить за дорогой, делился ценными сведениями о сложной личной жизни, грабительских ценах на призрачный овес и произволе медведей из ГАММИ[34].
Амели какое-то время из вежливости поддерживала разговор, охая и качая головой, но вскоре страстное желание чихнуть привело ее в состояние оцепенения.
Водитель оборвал рассказ о тяготах и лишениях на полуслове и крикнул:
— Посмотрите налево!
Все посмотрели налево.
— И что? — спросил Порри.
Водитель захихикал.
— Ничего. На эту примочку все попадаются. Посмотрите направо!
На этот раз на примочку попалась только Амели.
— Ой, что это?
