— Есть, товарищ капитан! — радостно заорал Агеев. — Эй, желудки, ко мне!..
— Рота-а-а-а! За прапорщиком Ивановым цепью-ю-ю-ю шаго-о-о-о-ом ма-а-аарш! И помните, желудки: каждый отвечает за соседа справа!
Сержант Агеев мигом забыл все обиды.
Настоящий дембельский фарт! В Союзе ставить палатки и заготавливать топливо дембель никогда не станет. Это работа для духов-первогодков.
Но в частях, которые прыгают в зарубежку, дедовщины нет. В таких частях первогодки просто не служат. Покончить с дедовщиной несложно. Надо, чтобы призывники разных лет служили раздельно. Плюс нельзя доверять обучение молодых солдатам срочной —службы. Обучением должны заниматься сами кадровые военные. Но в Советской Армии офицеры ленятся и перепоручают это сержантам.
Агеев стоял рядом с командиром, готовый на все. Душа пела. Не доберется ротный до его усов. Уйдет сержант на дембель усатым. В родном Полоцке от девчонок отбоя не будет!
Тем временем на площадку выходили люди. Неустанно отгоняя мух, они останавливались подальше от опасных белых людей и поедали их глазами.
— Скучно им тут, — сказал Кондратьев сержанту. — Телевизоров нет, книг не читают. Для них любое событие — забава.
Даже приход колонизаторов.
— Как вы думаете, товарищ капитан, за кого они нас принимают? — обратился Агеев. — Они же и про Советский Союз, должно быть, не слыхали.
Командир всматривался в черные лица.
Не отдавая себе отчета, ждал возвращения красавицы Зуби.
Когда-то, еще до Африки, ему попало на глаза стихотворение одного американца. Этот поэт, видимо, был рабовладельцем и большим любителем черных женщин. Стихотворение называлось «Черная Венера». Сейчас бы оно очень пригодилось. Кондратьеву казалось, что теперь-то он готов понять восторги давно умершего автора. Ни строчки не мог вспомнить командир роты, и только название вертелось в голове — в таинственной темноте под крышей его мозга: «Черная Венера».
Чтобы любить ВДВ, нужно быть поистине романтиком. Не отрываясь от черных лиц, капитан ответил:
— Они, нас, Саня, принимают просто за белых. Для них что русские, что французы — одно и то же. Это очень удобно. Если когда-нибудь другие белые дяди приедут в Губигу узнавать, какая тут побывала воинская часть, жители ничем не помогут. Они не разбираются в марках оружия, в знаках различия, в технике. Самое главное, Саня, эти черномазые не разбираются в языках.
Я говорю с ними по-французски, но для них это язык не только французов, а всех белых вообще.
На хлипких стенках лачуг сержант увидел какие-то странные наросты. Полоцким девчонкам предстоит навешать много лапши, надо впитывать все новое. Африканских впечатлений должно хватить на всю оставшуюся жизнь. Когда еще советский парень за бугром побывает.
— А это что, товарищ капитан? — спросил любознательный сержант. — Во-о-он, видите, какие-то бляхи на хибарах.
Кондратьев засмеялся. Такие штуки он видел в Эфиопии. И не только видел, но и пользовался ими. Сейчас с помощью Агеева будто старых знакомых встретил.
— Это то, на чем они жрать готовят.
Они ж не совсем первобытные. Огонь им уже знаком. А это топливо. Обыкновенный коровий навоз. Они подбирают свежие плюхи, прилепляют к стенам и так сушат.
— На дерьме еду готовят?
Полоцкий парень был сражен. Такую лапшу даже полоцкие дуры с ушей стряхнут.
— Точно, на дерьме, — кивнул капитан. — Ты, чем на это дерьмо пялиться, посчитай-ка, сколько их тут уже. С точностью до десяти человек.
— Есть! — козырнул Агеев. — Всех считать или только взрослых?
Капитан на мгновение задумался и сказал:
— Да, дети нам статистику исказят. Негритоски непрерывно рожают, но мало кто из детей доживает до взросления. Голод, болезни, жестокое обращение. Считай взрослых. Их тут меньше половины.
Взгляд сержанта пополз по лицам.
Один, два, три, четыре… Господи, какие порой встречались уроды!..
Тридцать два, тридцать три… Неужели и мы им кажемся уродами?.. Сто шестьдесят четыре, сто шестьдесят пять… Глаза невольно задерживались на детях лет трех-четырех. На их лицах и волосах густо сидели мухи. Триста девяносто восемь, триста девяносто девять… «Дети спасают взрослых от мух, — подумал сержант. — На нежной детской кожице мухам сидеть приятней…»
Кондратьев между тем присматривал за вождем. Лопаясь от надменности, старый Нбаби давал какие-то указания соплеменникам. Над площадью вокруг кряжистого, как дуб, дерева звенели странные звуки языка народа фон.
«Зуби! — воскликнул про себя Кондратьев. — Черная Венера!»
Девушка вернулась с реки одной из последних. И сразу же — капитан готов был поклясться! — бросила быстрый взгляд на него.
Наконец приток людей на площадь прекратился. Видно, даже самые трусливые и медлительные вернулись с реки. На небе царил пунцовый африканский закат.
Площадь была черным-черна от голых тел.
Казалось, в мире остались два этих цвета.
Пунцовый. И черный.
Вождь Нбаби воздел к гаснущему светилу руки и что-то сказал, рассыпав несколько слов- колокольчиков.
Из толпы выбежал одетый в балахон негр с раскрашенным лицом. Он стал кружиться, припрыгивая и подвывая, вокруг дерева и вокруг вождя. Застучали барабаны. Они стояли здесь же под навесом из коровьей шкуры.
— Что за чувак, товарищ капитан? — шепнул сержант. — Почему в материю завернулся? Чем он лучше других?
— Шаман, наверно, — так же шепотом, чтобы не оскорбить религиозных чувств хозяев, ответил Кондратьев. — Впрочем, шаманы в Сибири, у якутов. Или на Чукотке. Здесь колдуны.
Общее собрание народа фон рухнуло ниц как подкошенное. По чьей-то команде племя распростерлось в пыли. Перед двумя русскими десантниками. И сам вождь с надменной физиономией. И прекрасная Зуби, дочь вождя. Сержант Агеев отвалил нижнюю челюсть. Трудно быть Богом.
Капитан напустил серьезный вид и сказал:
— Французы на славу поработали с ними, а, Сань? Вот, блин, порядок. Белый человек — Бог. И никаких гвоздей.
— Товарищ капитан, может, надо честь им отдать? Может, после этого с земли встанут?
— Ну, давай отдадим, — шепнул Кондратьев. — Давай приколемся… Три-четыре!
Они постояли какое-то время с ладонями у висков. Кондратьева душил хохот.
Агеев запоминал все до мелочей. Скоро на полоцких девушек обрушится великий рассказчик.
— Гад буду, Саня, — сказал командир. — Пока мы с тобой не упилим, они из пыли не подымутся. Французы не церемонились. Учили этих дуриков так, что в гены вошло. Через поколения передалось. Нука, сержант, слушай команду: нале-во!
В расположение роты шаго-о-о-ом марш!
Капитан с сержантом удалились строевым шагом. Гуськом, затылок в затылок.
Над площадкой прошелестели восхищенные вздохи. Лежа в пыли, народец по имени фон, оказывается, приглядывал за обстановкой.
Должно быть, французы таких почестей негритосам не оказывали. К тому же французские парашютисты не умеют ходить строевым шагом. Их обучают только одному искусству. Убивать, убивать, убивать.
Лагерь за песчаной дорогой встретил запахом костра и пищи.
