Критическая Масса, 2006, № 4

Но почему постмодернист сидит во мраке? Да и не сидит, а расселся? Такое наполнение строки говорит о кризисе пострашней постмодернистского пренебрежения запятыми. Это унижение поэтической речи, иными словами — графомания.

Вернемся к теме самолюбования:

Как я дружу, не пойму, с этим мрачным типом,
Мнительным, мелочным, можно сказать, унылым,
Деньги считающим…

Этот «тип» — сам поэт, когда Аполлон не требует его к священной жертве. Но в конце стихотворения, перечислив все нестрашные свои грехи и присмотревшись к себе позорче, поэт разделывается с двойником:

Я на тебя не похож, посмотри, как жадно,
Радостно я смотрю на сирень, на ливень,
Есть меж нас разница, есть — и она громадна!

Последняя строка непроизносима: «есть меж нас разница, есть…» И хотя это словесный фарш, разница меж них воистину есть, и глубокомысленно стыдиться ее — ханжество. Только обыватель от поэзии может думать, что подсчитывать деньги позорно. Почему бы на материалистическом досуге и не подсчитать и не рассчитать, хватит ли до получки? А если хватит, то еще радостнее посмотреть на сирень и на ливень? На кого рассчитано это жеманство? На девушку из ЛИТО?

Или такая позирующая обеспокоенность:

Скажи, что с человечеством стряслось,
Случилось? Есть ли выход? Я не вижу.
Обида закипает. Душит злость.
Мне хочется в клочки порвать афишу,
Что, право ж, не похоже на меня.

Это стихотворение сострадает животным в зоопарке. Но на себя — вспомнив ли совет Крылова: «не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» — автор успевает кокетливо взглянуть: «…что, право ж, не похоже на меня». Здесь поэта полюбят сразу две девушки: одна оценит страстность (он афишу может порвать!), другая — мужественную сдержанность и культурность (не будет рвать, справится!) Так что — пойдем голосовать или нет? Будем рвать афишу или повременим? Надо на что-то решаться: сомнение губит душу.

К. и сам проговоривается в стихах о стихах: «Лучшие так и написаны, как перед Богом». Нет, не «как перед Богом», а перед Богом, а нелучшие — перед девушками, или юношами, или партией, и всегда на «мы». К Богу ведь не обращаются от имени интеллигенции… В одном старом фильме врач спрашивает пациента: «Как мы себя чувствуем сегодня?», на что пациент отвечает: «Странные вы, доктора, всегда на „мы“… Мы с Вами, доктор, чувствуем себя по-разному». Верно, нечего «мыкаться». Но тогда — без заискивающего провозглашения равенства между собой и читателем — как понравиться?

Перекурим:

Как тут не закурить? Но веющий с Канала,
Нарочно, может быть, поднялся ветерок —
И крошка табака горящего упала
На брюки мне, чтоб я тот миг забыть не мог.

Лирический герой в Венеции, а поэт пишет стихи, глядя на брюки с дырочкой. «Я дырочку прожег на брюках над коленом / И думал, что носить не стану этих брюк…» Купить новые? Но тогда развеются воспоминания. Носить так? Да, буду носить, кому какое дело, а мне в дырочку Венецию видно. Такова пародия на Пруста. Пропрустово ложе.

А это на кого пародия: «В комнате стояла свежесть сада./ Было в ночь распахнуто окно…»? На том заигранном рояле, который «был весь раскрыт», взята фальшивая нота.

И не мудрено, ведь со временем он стал весь разбит, и уже Надсон играл на нем из рук вон плохо.

Еще одна сторона творчества К.:

Не люблю французов с их прижимистостью и эгоизмом,
Не люблю арабов с их маслянистым взором и фанатизмом,
Не люблю евреев с их нахальством и самоуверенностью…

Дальше перечисляются англичане, немцы, итальянцы, русские и пр., затем следует просьба не переводить стихотворение на иностранный (мир обидится), а завершается сообщение ссылкой на Фета:

Фет на вопрос, к какому бы он хотел принадлежать народу,
Отвечал: ни к какому. Любил природу.

Поскольку каждый национальный характер определен как среднестатистическая сплетня о нем, постольку автор, думается, в начале стихотворения подтрунивает над этой пошлостью, хотя бы она шуровала и в нем самом. На иронию вроде указывает и форма изложения, — в духе докладной записки.