— здесь, в месте, которое кажется безопасным и спокойным. Шорох удаляется, затихает, умолкает. Я пытаюсь заснуть. Кладу голову на передние лапки, выпрямляю задние, потягиваюсь.
Лихорадка все усиливается. Я падаю в огромную яму. Лечу, как птица,— все дальше, все ниже. Вдруг меня охватывает страх: там, внизу, подо мной, в этом колодце ждет смерть. Я разобьюсь о невидимое отсюда дно, о воду, которая при падении с такой высоты покажется тверже бетона.
Я пищу, кричу, пытаюсь зацепиться коготками за гладкие, блестящие от воды стены, сворачиваюсь в клубок и резко распрямляюсь.
Увы — стены гладкие, как стекло, уцепиться не за что. С ужасающей скоростью я лечу вниз. Неужели я умираю? Я в старом семейном гнезде. Я играю с малышами. Мы все пищим.
Вдруг вход в гнездо расширяется. Широко распахнута змеиная пасть. Сейчас, ещё мгновение — и она проглотит меня.
Я пищу, пытаюсь бежать. Все напрасно — окаймленное сотнями плоских чешуек огромное отверстие склоняется надо мной, втягивает меня, поглощает.
Я просыпаюсь весь в поту. Шерсть слиплась и встала дыбом. Блохи кусаются все злее. Они уже ходят прямо у меня по усам. Я сгоняю их лапой.
Все это сон, бред, мираж. Я лежу, истощенный и больной, в холодном помещении между складом универмага и каналом главного коллектора. Меня бьет дрожь. Все сильнее хочется пить. Чтобы напиться, нужно выйти отсюда и добраться до каменной стены, по которой стекает вода. Но хватит ли мне сил на это? Шатаясь из стороны в сторону, я медленно и осторожно добираюсь до коридора.
С трудом доползаю до растрескавшейся каменной стены. Вода сочится капля за каплей.
Прижимаю нижнюю челюсть к стене и поднимаю голову повыше.
Уже давно я не пил такой холодной воды. Я пью долго, стараясь не упустить ни капли. Холод постепенно проникает из гортани все ниже и ниже — наполняет желудок, охлаждает разгоряченную кровь. Я чувствую, что мне становится лучше, намного лучше, и тут же пытаюсь расправиться с замучившими меня блохами.
Я выздоровел. Облезшие места обрастают новой шерстью. Гнойные нарывы зажили и зарубцевались. Ко мне возвращаются силы.
Скорее всего, в первое время моего пребывания на новом месте жизнь мне спасла именно болезнь. Почуяв лихорадку и резкую вонь поноса, крысы оставили меня в покое. После заключения в темном и душном трюме мир кажется мне слишком ярким и шумным.
Корка хлеба и вытащенные из скомканной промасленной бумаги колбасные очистки так вкусны, как будто раньше я никогда не пробовал ничего подобного.
Столь обильная еда просто потрясла весь мой организм. Я проснулся от сильной боли в раздувшемся, отвердевшем брюхе, у меня начались понос и рвота.
Я снова впал в глубокий, горячечный сон. Проснувшись, я почувствовал себя лучше, и, что самое главное, ко мне вернулся мой неуемный аппетит.
Я укрылся в стоявшем на берегу канала высоком здании. С его башен в подвал часто доносился вибрирующий звон колоколов. Этот звук напоминает мне далекий голос флейты.
И все же главной причиной, заставившей меня поселиться в этом высоком здании, в башнях которого гнездились ястребы, был страх встречи с местными крысами — с тех пор, как я выздоровел, они вновь начали преследовать меня. В порту ведь никогда не прекращается охота на крыс, прибывающих с моря.
Этот район принадлежит семье крупных и сильных особей, яростно преследующих всех вторгшихся в их владения чужаков.
Если бы не моя лихорадка и отпугнувший их запах болезни, они загрызли бы меня сразу же по прибытии. И, несомненно, именно поэтому место неподалеку от складов, элеваторов, амбаров и свалок — самое безопасное из всех возможных. Крысы редко заглядывают сюда в поисках еды, отлично зная, что, кроме немногочисленных отбросов, свечей, мышей и стеблей всевозможных цветов, ничего съедобного здесь не найти.
Я удовлетворяю свою ежедневную потребность в пище тем, что удается найти на ближайшей помойке, расположенной рядом с окруженными небольшим фруктовым садом постройками.
Я живу внутри пустой гипсовой фигуры. Незаметное отверстие, которое служит мне входом, находится в подставке. Сначала меня очень нервировали собиравшиеся время от времени рядом с фигурой группы людей, которые вели себя довольно шумно. Но, поскольку все это было связано с приятными для моих ушей звуками музыки, я быстро привык и просто оставался внутри до тех пор, пока люди не уходили.
Так же быстро я привык и к безопасным, спокойным помещениям.
Полые гипсовые фигуры, толстые свечи, цветы в стеклянных сосудах, приглушенный свет, тишина, каменный пол…
Я бы остался там надолго, но в один прекрасный день все фигуры убрали в сторону, полы покрыли брезентом, а вдоль стен воздвигли леса.
Во мне вновь проснулась сильная потребность отыскать свое крысиное семейство, отыскать тот город, в котором я родился, ту старую пекарню и подвал со следами зацементированных нор. Внутри высокого здания теперь постоянно были люди, и я чувствовал себя в опасности.
Я пустился в странствия ночью — проскальзывая под стенами домов, вдоль садовых заборов, пересекая площади и улицы, я бежал от далекого шума волн, от запаха моря и голосов плывущих по каналу кораблей. Я бежал туда, где находился мой родной город, где было мое первое гнездо.
Города похожи друг на друга. Чаще всего я приезжаю и покидаю их по ночам. Меня постоянно преследуют крысы.
Собратья, принадлежащие к моей семье, должны сразу узнать меня. И я жду того момента, когда приблизившаяся ко мне крыса не бросится на меня, чтобы перегрызть горло, не издаст пронзительного писка, призывающего сородичей к нападению на чужака.
Я путешествую, перебираюсь с места на место. Меня толкает в путь стремление вернуться в некогда покинутые мною места, непреодолимое желание найти их… Меня гонит в дорогу память.
Может, это уже последний город? Последний из тех, так похожих на город моей памяти. И все же я не могу сразу вспомнить, те ли это подвалы, те ли каналы, те ли подземные ходы, те ли сточные канавы? Я не узнаю их. Я прибыл сюда в самом начале зимы, и первые же порывы ледяного ветра загнали меня глубоко под землю.
Давным-давно во всех городах я ищу пекарню в боковой улочке — с подвалом, в который прямо с улицы ссыпают уголь. В этом подвале, рядом с насосом на стене должны были остаться следы зацементированных крысиных нор.
У меня остается все меньше времени — я старею, теряю нюх, слух, зрение. Только что я бросился на паука, приняв его по ошибке за сороконожку или жука. Я уже не так силен, я слабею. Я бегаю медленнее, прыгаю не так высоко, как раньше, быстрее устаю.
Я стараюсь избегать опасностей. Уступаю дорогу крысам, кошкам, собакам. Не нападаю больше на поросят и кур. Питаюсь выброшенными в сточные канавы корками хлеба, огрызками. Обхожу стороной магазинные склады и кладовки в квартирах людей — я боюсь, что меня поймают. Я боюсь смерти.
Моя темная шерсть поседела вдоль хребта, на ушах, на боках. Когти стали часто ломаться. Резцы растут медленнее и, что ещё хуже, стали очень хрупкими. Недавно верхний зуб вдруг сломался, когда я пытался перегрызть твердую дубовую доску.
Вибриссы, до сих пор помогавшие мне безошибочно ориентироваться в полной темноте, вдруг стали подводить меня, начали гнуться и ломаться. Раньше они упруго торчали в стороны вокруг мордочки, а теперь совсем обвисли, опустились вниз.
Я состарился. Я чувствую это каждым своим мускулом, каждой косточкой.
Старость — это просто сильная слабость, одряхление, усталость, это болезнь времени. Я долго
