я щелкаю зубами и прячусь в углу помещения.
Раздается скрип. Дверь открывается. На плечах человека сидят прирученные крысы. Ноги в ботинках на толстых резиновых подошвах ступают тихо и мягко. Это он – человек, качавшийся тогда на краю железного люка. Крысолов. Крысоубийца.
Крысы следуют за звуками дудочки, которую он держит у своих губ. Они доверчиво собираются у его ног, взбираются на башмаки, лижут брючины, а некоторые даже пытаются забраться по брюкам наверх. Он стряхивает их осторожными движениями ног и изо всех сил дует в деревянную трубочку, стараясь, чтобы звук был громче и привлек как можно больше серых созданий.
Он осматривается вокруг, проверяет, сколько крыс собралось вокруг него, отмечает взглядом тех, кого уже видел, и продолжает играть, заманивая все новых и новых.
Ручные, подружившиеся с ним зверьки помогают человеку сломить недоверие и страх остальных, а именно это ему и нужно. Он дует в дудочку и ждет, пока вокруг него в ожидании пищи не соберется серая толпа. Разве человек не приучил крыс к тому, что, играя на дудочке, он всегда разбрасывает вокруг зерно и картошку?
Крысы знают, что их накормят. Они не раз уже в этом убеждались. Они верят человеку и бегут за ним, как за вождем.
Но не все. Я остался. Остался, потому что рядом притаился Большой Самец. Он не верит человеку, потому что сколько раз человек предлагал ему еду, столько же раз он намеревался поймать или убить. Он не верит, потому что видел крыс, размозженных ударами оловянных гирек в тот самый момент, когда они пытались подобраться к еде. Он не хочет бежать рядом с ногой человека, потому что помнит, как эти ноги ломали хребты и растаптывали по полу крысиные выводки.
Не только он и не только я не верим человеку. Тощий самец с черной полосой на спине следит из своего укрытия под лестницей за каждым движением человека. Он тоже знает, что человеку доверять нельзя, что человека нужно бояться.
Старая самка с отвисшим от бесконечных родов брюхом, кормящая очередной выводок новорожденных крысят, поддается искушению сладостных нот, при звуке которых она уже столько раз получала еду. Она бежит за человеком, подхваченная серой волной своих соплеменников. Она уже не вернется. Малыши уже умеют грызть. Может, сумеют прокормиться сами? А может, их раздавит пружина мышеловки или они погибнут в муках, наевшись отравленного зерна? А если выживут, то забудут, и когда однажды снова появится человек, который кормит крыс под мелодичные звуки дудочки, они тоже пойдут за ним, призванные чарующей мелодией.
Мы остаемся. Вместе с Большим Самцом и с тем вторым, с Темной Полосой на Спине, мы ждем у выхода из норы, пока нас не минует подпрыгивающая, попискивающая серая толпа.
Звуки понемногу затихают.
Последние крысы покидают свои норы, чтобы догнать уходящих. Самец с Темной Полосой на Спине встает на задние ноги и, опираясь на хвост, равнодушно вылавливает блох из облезшей шкуры.
Я тоже разгребаю коготками шерсть на брюхе и зубами отрываю впившихся в шкуру насекомых. Чувствую, как они лопаются. Пью свою собственную кровь.
Самец с Темной Полосой осторожно высовывает голову наружу и прислушивается. Стены ещё хранят отдаленное эхо звуков дудочки.
Мы оба внимательно вслушиваемся в этот замирающий вдали голос, которым Крысолов привязал к себе крыс, населявших огромное помещение портового склада.
Он ведет их к подземелью, откуда воняет гарью, паленым жиром и дымом.
Там есть старая печь, в которой давно уже ничего не жгли. Она уже рядом. Человек неторопливо, пританцовывая, кружит у входа – поджидает отставших. Потом снова подносит к губам флейту, перебирает пальцами по отверстиям и заводит в печь послушную, доверчивую серую массу.
Он осторожно ставит ноги, чтобы не затоптать, не напугать грызунов. Ведь крысы до сих пор все ещё думают, что он – их друг, человек-крыса, просто крыса большего, чем они, размера.
Они входят прямо в печь и начинают спокойно есть, как уже делали это во стольких разных местах под звуки все той же дудочки.
Крысолов на цыпочках отходит назад и, оказавшись за пределами последних рядов крыс, подбегает к стене, хватает стальной баллон и направляет струю прямо на серую массу.
Пламя обрушивается на зверьков, как раскаленный ветер. Даже воздух горит. А человек все продолжает поливать огнем и вылавливает отдельных крыс, которые пытаются выбраться из пекла. Они пытаются бежать, но впереди у них – только камни, а позади – стена огня.
Больше не слышно звуков дудочки. Слышен лишь доносящийся издалека писк.
Этот самец кусал и отгонял всех, кто осмеливался приблизиться к его жилищу. Вход в его нору был проделан в мягкой глине и замаскирован насыпью из листьев, веток, пучков травы.
Он притаскивал кусочки коры, шерсти, полотна, кости и укладывал в большую кучу с узким туннелем внутри, переходящим под землей в глубокий разветвленный лабиринт ходов.
Его движения казались несколько тяжеловатыми – как будто он скорее скользил, чем ходил. Но это впечатление было обманчивым – он был быстрее и ловчее других сородичей, и когда хотел догнать или наказать кого-то из них, то делал это молниеносно, совершая удивительно далекие прыжки благодаря своим мощным, пружинистым ногам.
Барахтаясь и извиваясь всем телом, я плюхнулся прямо в кучу бумаг и ветвей, развалив устланный перьями и шерстью туннель. Остальные крысята разбежались, а я стоял и с удивлением наблюдал за тем, как сверху осыпаются все новые и новые куски сооружения.
И тут я почувствовал резкий удар и укус в ухо.
Я по инерции пролетел над только что разрушенной мною конструкцией и, слегка ушибившись, приземлился с противоположной её стороны. Почуяв опасного противника, больше похожего на кота, чем на крысу, я попытался бежать, но он догнал меня, и я обернулся, оскалив зубы. Он на секунду остановился, и это мгновение задержки дало мне шанс – я соскользнул на дно подвала и удрал. И с той поры больше не приближался к его укрытию, опасаясь нового нападения.
Его избегали все здешние крысы. Заметив, как он – большой и грузный – идет по краю канала, все побыстрее прятались под стенами или прыгали в воду. Уже поседевший Большой Самец знал, что его все боятся, и я никогда не видел, чтобы он прятался, таился или спасался бегством. Его боялись даже некоторые кошки, и, когда он выходил наверх, они гневно фыркали и убегали, рассерженно махая хвостами.
Люди тоже выделяли его из массы других крыс, и, как мне кажется, последний приход Крысолова был связан с участившимися визитами Большого в их жилища, откуда он притаскивал разнообразные, не известные нам лакомства.
Он старался вести себя равнодушно, как будто не слышал звуков дудочки и не чувствовал ароматов приманки. Крысолов был для него необычной – поучительной, живой – разновидностью ловушки, стоящей в одном ряду со всеми прочими клетками, силками, капканами, захлопывающимися ящиками, хитро падающими гирьками и удушающими стальными петлями… Да, но он был самой опасной ловушкой, потому что его действия никогда нельзя было точно предвидеть до конца. Это он раскладывал в углах подвалов и прямо на наших тропинках пахнущие миндалем утиные яйца, рассыпал кучки пропитанного отравой зерна, разбрасывал ничем не пахнущие, но мгновенно убивающие куски сахара.
Крысолов пользовался теперь самыми разнообразными способами крысоубийства: закачивал в подземные проходы отравляющие газы и жидкости, выжигал подземелья огнем из огнеметов, затапливал норы водой из шлангов, замазывал цементным раствором подвальные дыры, закладывал кирпичом щели и ниши, перегораживал каналы калечащими тело острыми сетками, стрелял, душил горячим паром…
Крысолова надо было избегать и в то же самое время делать вид, что ты не обращаешь на него внимания точно так же, как на придуманные человеком ловушки иного рода.
Большой Седой Самец слышал дудочку врага, но не слушал её. Он слышал шорох рассыпаемого вокруг входа в каналы зерна, но не поддавался искушению. И хотя Крысолову удалось выманить из нор и уничтожить великое множество крыс, Большой Седой Самец был вне пределов его досягаемости.
