барке валялись на палубе, на пригреве. Из мощных брусовых связок «сопляков», надетых на пыжи как угловатые терновые венцы, наискосок торчали вверх длинные ребристые рукояти весел. Низкое солнце поперек досок палубной выстилки нарисовало кривой, но четкий узор теней. Ветер был уже нежным и теплым, как девичье дыхание.
Осташа расчистил от золы полосу земли у кострища и сучком начертил излучину между Кликуном и Разбойником. Где будет ждать его Колыван? Вот здесь, больше негде. При такой воде, как нынешняя, здесь и здесь барку Колывана снесет, здесь ждать бесполезно, а здесь сшибут другие барки. Так. А как же пойдет он сам, чтобы взять Разбойник отуром? Пойдет вот так, по струе. Здесь его оттянет, здесь разворот, отсюда его докинет вот сюда, и тут он начнет табанить, чтобы войти в отур. Что должен сделать Колыван? Чтобы успеть набрать ход, Колыван должен сбросить якорь, когда Осташа будет еще вот туточки, на излучине. Колыван может ударить только на этом месте, иначе или промахнется, или Осташа все же отурится. Да, только на этом. И тогда Осташу развернет задом и швырнет кормой на скалу. Другого хода Колывану нет. Но ведь Осташа может пойти правее — да ведь он и пойдет правее, когда увидит Колывана… Почему Колыван уверен, что Осташа того не сделает?..
Осташа всматривался и вдумывался в свой чертеж, вспоминал речную луку, положение струй, суводей, прикидывал скорости… Он взял две щепочки — они означали барки — и двигал их по земле, как играющий несмышленыш. Нет, никак не получается у Колывана ударить Осташу вовремя. Колывану будет нужно, чтобы Осташа пошел левее. А с чего Осташе идти левее?.. Левее он пойдет, только если зазевается под Кликуном. Но он не будет зевать. Колыван не дурак, должен это понимать. Почему же тогда он считает, что Осташа зевнет этот гребок?..
Тут ответа не было никакого. Осташа не верил в то, что Колыван может ошибиться в расчете. Из них двоих никто не ошибется, это без сомнений. Два самых сильных сплавщика под самой опасной скалой спорят о самом главном — ошибок не будет. Значит, они столкнутся. И победит не расчет. Не измысленная заранее хитрость. Сила духа победит. Твердость руки. Смётка. Вера. Значит, они все равно столкнутся… Что делать?..
Осташа распинал щепки, затоптал свой рисунок, словно бы какой соглядатай после его ухода мог все рассмотреть, понять, помчаться и доложить о том Колывану. Осташа подхватил с бревна свой армяк и спустился на берег, поднялся по сходне на барку.
— Эй, захребетники! — крикнул он дремавшим бурлакам. — Вытаскивайте из льяла второй якорь с цепью!..
…Якоря уложили на корме справа, снасти смотали, сходню вытянули. Свободными потесями бурлаки оттолкнулись от берега. Барка неуклюже отошла, все еще сонно пытаясь ткнуться рылом обратно в приплесок. Волны перебора синичками запрыгали вдоль бортов. Небо в клине речного створа вздернуло крылья, как петух, собравшийся запеть.
Чусовая нехотя подхватила барку, потянула. Барка, что шла впереди Осташиной, была уже очень далеко; барка, что нагоняла, была еще дальше сзади. Осташа стоял на скамейке. Одной рукой он вцепился в перила, а в другой держал на отлете жестяную трубу. Хорошо, что караваны уже пробежали. На реке нет тесноты, толкотни, и его подгубщики успеют приспособиться к новой гребле, когда на барке не четыре, а две потеси. Да и вообще: на просторе, на свободном стрежне яснее станет, чья жила крепче на разрыв — Переходова или Колыванова.
Пробежав изогнутый быстроток, барка заколыхалась на переборе Кумыш. Слева и справа в лесах белели две некрупные скалы. В створ между ними втиснулся остров-огрудок. Осташа двинул барку левой протокой. Ему и самому приходилось перестраиваться: оказалось, что командовать можно только стоя боком, иначе не понять, чего кричать. Ладно — Корниле на носу; но вот в команде для Никешки на корме в запале он вполне мог спутать правое и левое. Что ж, придется побегать по скамейке, повертеться. И еще вот в чем он сглупил: не догадался приказать, чтобы стесали лопасти потесей с лицевой стороны. Теперь на поворот влево требовалось три гребка, а на такой же ход вправо — четыре. Зато барка вдруг научилась двигаться вбок бортом: немного, конечно, но все равно хорошо.
Река заворачивала вправо. На вытянувшемся левом берегу за горой показались дома Кумыша. Неровная вымостка крыш опятами облепила пологое взгорье. Вон и конек баньки, в которой Осташа положил Неждану грудью на скамью… Никешка тоже таращился на деревню, высматривая свой дом.
— Никешка, на потесь гляди! — рявкнул Осташа. Он дышал глубоко, словно перед битвой вбирал в себя этот простор, воздух и солнце. Тающее небо накрывало сверху живой, дробный, шевелящийся мир: деревню, взгорье, лощины, покосы, леса, речное горло, Осташину барку. Из-за поворота навстречу шагали грозные Царь-бойцы, и первым был Горчак, который наступил в Чусовую мятым, грязным, бурым сапогом.
Он и не старался казаться бойцом, голым и выпяченным, будто напоказ. Он выступал на бой, как толстый, обрюзглый татарский мурза, сразу со всем своим хозяйством: на коне, покрытом расписным ковром, в кольчуге и шлеме, с ненужным в бою бунчуком, со связанным пленником сзади на седле, с кривой саблей в руке, с пикой и луком за плечом, с саадаком, полным пернатых стрел, с круглым витым щитом у бедра, с кибиткой, где сидели жены и невольницы, где стояли сундуки и звенели золотые чеканные кумганы. Вся эта громада перла вверх по реке, как по тракту. Блеклой ковыльной зеленью Чусовая распласталась у колен каменного коня.
Осташа нацелил барку обойти островок перед Горчаком справа: хоть и ближе к скале, да безопаснее. Здесь отбой поможет вывернуться. А вот если пройти остров слева, то напрямик вылетишь под копыта мурзы. У подножия бойца вздувался пенный водяной бугор. Сквозь его кипение проглядывало что- то черное, кривое, уродливое — обломки погибшей барки. Осташина барка сначала окунулась в облако огромного, тяжелого шума, а потом этот шум напитался вкусом и сыростью густой водяной пыли. И сразу похолодало, как зимой.
— Корнила вправо, Никешка влево! — стоя спиной к деревне, зычно командовал Осташа.
Непривычно глазу, барка всем телом отдалась от Горчака. Пенные круги расходились от скалы даже против течения. Осташе показалось, что его тысячепудовая барка так же легка, как речной цвет. Туша скалы проходила мимо, словно грозное войско. В глазах замелькали огоньки — это в водяной взвеси взблескивали осколки радуги, которая разбилась на стекляшки об уступы скалы. Горчак искоса сверху вниз глянул на пробегавшую барку и без спешки отвел взгляд, повернулся боком, а потом и вовсе спиной, уходя дальше своей дорогой.
И за хвостом каменного коня стало видно, кого порубил беспощадный мурза. Берега были закиданы досками. Журча, торчал над быстротоком гребень палатки затонувшей барки. Другая барка лежала поодаль на боку. На выпуклом смоляном окате ее поднятого борта сидело трое мокрых мужиков. Не зря Горчак звался Горчаком — много горя приносил. Подлесок по берегам шевелился: это сквозь него шли в деревню бурлаки с прочих побитых Царь-бойцами барок. На реке шныряли три или четыре косные лодки, хотя никто уже не барахтался в волнах. Косные гребцы с удивлением провожали взглядом Осташину барку: такое здоровенное судно — и вдруг всего две крошечные горсточки людей у двух тонких потесей?..
— Молодцы, братцы! — крикнул Осташа своим гребцам и подумал, что ведь до сих пор он еще ни разу ни за что не похвалил своих бурлаков.
Но бурлаки не ответили, даже не услышали Осташиных слов: не ради задора и лихости они ворочали потеси, не ради похвалы и восхищения.
Прямой быстроток несся дальше, к бойцу Молокову. Вдоль уреза воды слева в зелени мха белели гладкие проплешины каменных лещадей. Это Молоков мостил к себе дорожку. Он был самым хитрым из всех чусовских бойцов. Черти выстроили его так, что и осмотреть-то его можно было только сделав оборот вокруг себя. Так домового можно увидеть только спятившись в подклет по лесенке с пятничной свечой в руке, а потом надо нагнуться и меж собственных ног глянуть в дальний угол. Молоков ровной невысокой стеной охватывал поворот реки, но в самом конце эта стена вдруг дико вырастала вверх и клином врезалась в стрежень. И Чусовая здесь была словно наклоненная тарелка — вся вода валилась под скалу. Ей не хватало места, она лезла на камень грядой белых зубцов и рушилась обратно. Ловушка Молокова перехватывала потоки и завязывала их в узел. Бешеное молоко бурлило в улове бойца, урчало, ныло. Осташе казалось, что рано или поздно скала не выдержит этого несмолкаемого воя — развалится и рухнет. Здесь и сейчас все уже было сумасшедшим.
Барка заходила в поворот, и ее неодолимо сдвигало, стаскивало, свозило к бойцу. Осташа
