серебряный. На вешняках плотины медленно вращались деревянные колеса медведок — дробилок для руды.
— Эй, парень, причаль!.. — услышал Осташа с берега. За устьем речки Рассольной, под взлеском, среди куч щепы и мусора горел костерок, вокруг которого сидели какие-то мужики. Осташа толкнулся шестом, направляя шитик к отмели.
Мужиков было пятеро, и все уже под хмельком, несмотря на утро. Они расселись на горбылях, на обрубках-ёлтышах, жевали черный жвак — перетопленную лиственничную живицу, плевали под ноги желтой слюной. Над огнем висел котел; в котле деревянной поварешкой-чумичкой ворочала гущу какая-то баба в туго повязанном чистом белом платке.
— Чего хотели? — спросил Осташа, оглядываясь.
— Вылазь, дело есть. Гостем будешь.
Осташа вылез на берег, подтащил лодку и поднялся на угор к мужикам. Здесь верховодил пожилой толсторожий дядька с морщинистым лбом и большой кудлатой бородой.
— Ты чей? — сразу спросил он.
— Строгановский, с Кашки. Чего надо-то?
— Щербу станешь? Постное, как раз для вас, кержаков.
— Давай, — охотно согласился проголодавшийся Осташа. — А пост, кстати, кончился. Пасху уж справили, коли ты не заметил. Не надо, тетка. — Осташа рукой остановил бабу, доставшую помытую деревянную чашку. — Мы из своего едим, не скоромимся.
Он пошел обратно к шитику за посудой. За спиной его кто-то из мужиков хмыкнул. Мужики, судя по одеже и выпивке, были заводские, никонианцы. Зато здешний народ, до которого не дошли пугачевцы, сохранил добродушие и приветливость, что каленым железом были вытравлены у тех, по кому прокатилась телега бунта. Говорят, в Кусье до сих пор на дверях в избах и засовов не делали, а если уходили куда — только батожком дверь припирали. В Кашке давно на ночной стук в ставню сначала ружье из запечья вынимали, потом спрашивали, кто пришел.
Осташа сам своей берестяной уточкой налил себе ухи и присел у костра, по-татарски скрестив ноги.
— Меня дядей Федотом зови, — сказал артельный. — А ты куда правишься, в Усть-Койву?
— А что, книзу-то я в Кын попаду?
— Не кудакай, дорогу осетуешь, — сказал Федоту мужик помоложе, в залатанном армяке.
— Зубастый парень, — одобрил артельный, широко улыбаясь.
— А мы, кержаки по-вашему, на Масленицу в Баронскую не ездим, потому и зубастые.
Мужики заржали. Строгановские и демидовские на Масленицу устраивали кулачный бой на льду Межевой Утки, как раз между деревней Баронской и пристанью Усть-Утка. В этом году, говорят, строгановским набили рожи и весь лед был засыпан выставленными зубами.
— Мы чего тебя попросить-то хотели, — приступил артельный. — Коли ты в Усть-Койве будешь — найди, слушай, там нашего мужика, Афанасием зовут. У него еще бородища вся черная, а голова как снег. Скажи ему, что Федот Михеев просит соли привезти фунтов пять. Соли, понимаешь, нам надо.
— Как же это вы, дядя Федот, в Рассольной — и без соли?
— А что — Рассольная? Одно название! — обидчиво сказал молодой мужик с заплатами. — Здесь соль-то добывали, считай, при Анике Федоровиче, а это когда было? Трубы, что тогда навертели, все сгнили, не найти. И солонцов-то уже не найти, не то что труб. Зверье распугали, а без зверя как? Самим землю жрать — пробовать? Да и цырнов у нас ни единого нет рассол выпаривать, да и не солевары мы.
— Нам, парень…
— Осташа меня зовут.
— Нам, Осташа, соль нужна медвежатину засолить, — пояснил Федот Михеев. — На кашу-то у нас и так хватает. Ерана знаешь, пермяка? Вот Еран нам вчера целого медведя подарил. Мы пока что мясо в ручей положили, но ручей в дорогу не возьмешь. Засолить мясо надо.
— Это как это «медведя подарил»? — изумился Осташа. — Целого медведя — за здорово живешь? Не бывает такого, мужики!
— Еран его раненого под Гусельным бойцом добил. Осмотрел и решил, что хозяин человечину ел. Вот и отдал нам даром, как падаль.
— А с чего он взял, что медведь человечину ел?
— Брюхо у него ножом пропорото было. Значит, подмял косолапый человека, а человек успел его порезать. А мы думаем, что не жрал медведь человечину. С пропоротым брюхом не до жратвы ему стало. Напал на человека, заломал и бросил.
— А не колдуна ли Еран вам подсунул? — засомневался Осташа. — Под шкурой-то красной рубахи не было?
— Ну, ты, парень, страстей нагонишь… — даже обиделись мужики. — Хочешь шкуру посмотреть? Акулина, проводи его.
— Медведи-то раньше людьми были, — наставительно заметил Осташа.
— Ну-ну, ага. А в собак сатана за обжорливость превращает…
Осташа отставил чашку и поднялся. Баба повела его в лес. Она тоже была пьяненькая, а потому и молчала, чтобы себя не выдать.
На опушке поляны на разлапистой березе висела скобленой мездрой к солнцу и сохла растянутая медвежья шкура. Осташа развернул скрученный край брюшины и увидел в шкуре два небольших разреза. Мех вокруг них был черный от спекшейся крови. И вправду медведя били ножом в живот. А мездру мужики выскоблили худо, но все ж прилипших лохмотьев красной рубахи па ней видно не было.
— И что, никакого слуха не прошло, что медведь на человека кидался? — спросил Осташа, когда вернулся обратно и уселся у костра. — Никто не пропадал? Мертвяков не находили?
— Мы по лесам-то особо не шастаем, не вогулы, — ответил дядя Федот. — Да и опаска. На Гусельном, говорят, часто медведей видят, нам туда лучше не соваться. Так что никого не находили. И слуха, что человек из лесу не вернулся, тоже не было. Пес его знает, где медведь ножа отведал.
— Да уж… — Осташа выдрал клок травы и стал протирать свою чашку. — А вы, мужики, значит, обмываете приобретенье?
— Нет, не то. Мы, видишь, решили от артели отколоться. Хоть нас, мужиков, в Рассольной всего-то по четырем рукам сочтешь, а вот решили, и баста. На барках, на лесопилке много не заработаешь. Пойдем руду ломать. — Дядя Федот подгреб в костер щепок.
— Федот Петрович горку рудную нашел, — пояснил молодой мужик. — Сбил нас в артельку малую. Мы ему окладную выставили.
— А много на руде заработаешь? — простодушно спросил Осташа, и мужики засмеялись.
— Какой оклад возьмешь, столько и заработаешь, — пояснил дядя Федот. — Побольше, чем здесь на плотбище. А сколько — не спрашивай. Не принято у нас отвечать.
— Понятно, — кивнул Осташа. — И где же эта горка рудная?
— На Тесовой речке, — ответил дядя Федот и хитро сощурился.
— А что это за речка Тесовая? Не слыхал о такой. Где она?
— Где я затесы поставил, вот там и она.
— А-а, тайна, значит, — догадался Осташа.
— Конечно тайна. Разболтаю — так кто другой ушлый объявит руду своей, и плакал мой оклад.
— А как ты, дядя Федот, руду находишь? Вроде все горки одинаковы… Всякий раз, что ли, дудку бьешь?
— Зачем же сразу дудку бить? — улыбнулся довольный Осташиным вниманием дядя Федот. — Так сто лопат изотрешь, прежде чем на одну лопату железа добудешь. Правила есть свои, как и у вас, пристанских. Хитрости разные. Я-то вот просто по выскирам щупом тычу, где руда голос подаст. А дед у меня всю тонкость знал. Мог руду и по блеску речного песка-сверкуна определить; и в ручьях, что над рудой текут, говорил, вода кровью на вкус отдает; и по затесу на стволе определял, что за порода под корнями у дерева; и по мху. Жаль, я так не могу. Но уж как могу — так не спускаю.
