лучащиеся нежностью и заботой глаза старика, а потом всхлипнул, выдохнув:
— Отец…
Шадд’а-раф раскрыл объятия:
— Иди сюда, giiry[42].
Юноша прижался к широкой груди, пряча слезы в складках отцовской мантии. А я почти на минуту забыл, как нужно дышать…
Только обострившееся жжение в груди вырвало меня из плена потрясения. Как просто… И как больно.
Теперь я знал то, что тревожило мое любопытство, и с отвратительной ясностью понимал: лучше бы мне остаться в неведении. Относительно всего. Я думал, что на сегодня удары закончились, но нет: главный удар — в спину — судьба приберегла на десерт. Что ж, Слепая Пряха, поздравляю! Тебе одним легким жестом удалось сделать то, что оказывалось под силу лишь избранным насмешникам. Ты почти убила меня…
Каждый вдох давался с трудом. С великим трудом. Просто потому, что сознание не видело надобности в продолжении существования. В самом деле, к чему топтать землю, если тот, кому ты безгранично доверял (пусть в глубине души, наивно и по-детски), разорвал твое сердце?
Я чувствовал себя преданным. Привычное ощущение, но в этот раз оно засверкало новыми гранями. Как странно: сколько бы ни жил на свете, сколько бы всего ни успел узнать, каждый рассвет приносит с собой что-то ранее невиданное…
Ноги отказывались гнуться. Почти совсем. Но я добрел до фургона и вцепился пальцами в заднюю стенку. Исключительно чтобы не упасть. Голова была на удивление ясной, но мышцы лица словно окаменели — я даже не мог закрыть глаза и перестать смотреть, как счастливый отец прижимает к своей груди вновь обретенного сына — поэтому пришлось повернуться к ним спиной.
Я не злился. Яростное отчаяние перешло все границы и превратилось в непонятное спокойствие. Как будто я втайне ожидал чего-то подобного, и теперь, став свидетелем воплотившихся кошмаров, бесстрастно констатировал: да, все так печально, как ты и представлял. И даже еще печальнее…
— Ma’daeni… — раздалось сзади. Голос старика дрожал. От радости, конечно: получил назад сыночка, в целости и сохранности, здоровее, чем был.
Следовало бы промолчать, сделать вид, что я ничего не слышу и не вижу, но любопытство последний раз робко тронуло лапкой мое сердце. Я развернулся лицом к шадд’а-рафу. Поворот получился медленным и болезненным — любое движение вызывало тягучую боль. Но эта боль не шла ни в какое сравнение с тем бурным потоком, который захлестнул вашего покорного слугу, когда наши взгляды встретились.
Глаза старика сияли. Тепло, как огонь в очаге. Нежно, как весеннее солнышко… Они сияли не для меня.
— Как я могу благодарить вас, ma’daeni?
— Благодарить? — Мой ответ походил на хриплое карканье. — О, не утруждайте себя… Мне не нужна ваша благодарность.
Он не понял, что со мной происходит. Ну и не надо… Переживу. Только бы убрался поскорее…
Но шадд’а-раф был настроен облагодетельствовать весь мир и меня в том числе, а посему не сдался:
— Трудно найти равноценное вознаграждение за то, что вы сделали для меня, ma’daeni, но, может быть, у вас есть какие-то пожелания?
— Есть. Никогда больше вас не видеть, — скатились с моих губ горькие льдинки слов.
— Чем я заслужил это, ma’daeni? — В его голосе проступило недоуменное огорчение.
— Чем? вашей мудрости недостает, чтобы понять такую простую вещь? Мне смешно вас слушать!
— Объясните старику, не сочтите за труд…
— Объяснить… — Я попробовал усмехнуться, но сведенное судорогой лицо отказалось подчиниться. — Вряд ли вы заслуживаете даже нескольких слов… Но я все же удостою вас ответом. вы не сказали, что ищете своего сына.
Шадд’а-раф опустил глаза, обдумывая услышанное, а когда снова посмотрел на меня, я со злорадным удовлетворением отметил: он понял. Все понял. И осознание ошибки заставило его дрогнуть. В янтаре взгляда появился страх. Не знаю, чего именно испугался мой старый друг — то ли меня, то ли того, что сам совершил — но он сделал то, что в обычное время повергло бы меня в шок, а сейчас всего лишь показалось само собой разумеющимся. Шадд’а-раф преклонил передо мной колено. Не колени — этот жест вызвал бы у меня язвительный смешок, а одно колено. Правое. Так поступает вассал, принося клятву своему повелителю. Так один признает главенство другого…
— Простите старика, dan-nah… — Желтые глаза смотрели с мольбой.
— Ты оскорбил меня. Тогда и сейчас. — Пришлось перейти на «ты», дабы соблюсти правила этикета, и боль только усилилась.
— У меня даже в мыслях не было… — начал было шадд’а-раф, но осекся, услышав мое презрительное фырканье.
— По умыслу или без оного — не важно. Ты скрыл от меня главное. Ты посчитал меня недостойным своего доверия… Напомни мне хоть один случай, когда я вел себя недостойно с тобой или твоими соплеменниками. Молчишь? Ничего не приходит на ум? Какая жалость! Сочувствую.
— Dan-nah, я не смел оскорбить вас…
— Тогда почему ты промолчал? Почему, сказав так много, ты опустил крохотную деталь?
— Я… Я не знаю, dan-nah… Я не думал, что это окажет влияние…
— Не лги! Боишься признаться? Я тебе помогу. Ты «забыл» упомянуть, что пропавший — твой сын, потому что был уверен, что ТВОЕГО СЫНА я не буду искать.
Я угадал. Шадд’а-раф вздрогнул. Янтарные глаза округлились, и в смешении страха, радости и боли ваш покорный слуга разглядел подтверждение своих слов.
Ужаснее всего было сознавать, что мое обвинение просто дань формальности: я понимал, какие чувства двигали безутешным отцом. Понимал, хотя сам и не мечтал о такой любви и заботе. Разве что в самых глубоких снах, которые забывались в первые мгновения после пробуждения…
В детстве между мной и старым котом возникли доверительные, даже теплые — почти родственные — отношения. Не скажу, что я считал его кем-то вроде отца (если только самую малость), но он вполне мог так думать. И побоялся признаться в потере сына, потому что решил: я буду ревновать или завидовать. Соответственно, и пальцем не шевельну, чтобы спасать его плоть и кровь. Или, напротив, спасу и потребую за это что-нибудь эдакое… Жуткое и невыполнимое…
Он всего лишь сделал логичный вывод из имеющихся посылок — за что же мне ненавидеть старика? На его месте я вел бы себя еще хуже: лгал, изворачивался, убивал… Наверное. Не знаю. Никогда не оказывался в подобной ситуации. Да и не окажусь, пожалуй…
Да, вот такой я неблагодарный и мерзкий тип. Обидел старого больного человека… Но он сам виноват — не надо было усугублять. Преклонил колено! Это уязвило меня больше, чем ложь «во благо». А уж это его «dan-nah»! Хочется вырвать из глотки вместе с языком. Какой я тебе «хозяин»?! Смех один… Я не могу считаться тем, кем не могу быть с полным правом, разве ты этого не знаешь, старый глупец? Зачем же добиваешь меня — я и так еле дышу…
Опять обманулся? До каких же пор?! А впрочем, ваш покорный слуга ни на мгновение не мыслил, что… Теплая крепкая рука протянута мне не из сочувствия или во исполнение приказа, а для того, чтобы построить задел «на будущее». Почему я сам никогда не бываю столь расчетлив? Может, стоило бы последовать примеру шадд’а-рафа? Делать добрые дела с оглядкой: как бы своего должника потом использовать? Нет, не хочу!
Ну почему, почему, старик? Ты же видел, какими восторженными глазами на тебя смотрит маленький мальчик, которого ты защитил от нападок волчицы, как внимает твоим мудрым словам, старательно запоминая каждое из них? Ты поощрительно улыбался, когда я демонстрировал только что разученные приемы… Ты понимающе кивал, когда я жаловался, что не в силах освоить все науки, избранные Магрит для моего обучения… Ты уводил меня с собой под сень одичавшего сада, не забыв
