Царевич благодушно махнул рукой, приглашая гостя на кухню. Выпили молча, поспешно и без закуски, дабы сбить дрожь, которая охватила обоих то ли от осенней промозглой погоды, то ли от ужаса, пережитого в чужой квартире. Скорбная миссия, которую они столь неосторожно на себя взяли, закончилась слишком уж непристойно, можно даже сказать похабно, а потому чуткая интеллигентная душа Царевича изнывала от чувства неловкости. Кляев тоже пребывал не в своей тарелке: сухое, с резкими чертами лицо его хранило печать недоумения, словно он пытался что-то припомнить и не мог.
– Где-то я его видел, – сказал он, занюхивая двести грамм водки рукавом. – Уж больно внешность примечательная.
Царевич никакой такой внешности не запомнил, но ему было чисто по мужски обидно, что его, человека нехлипкого, выкинули из квартиры, как нашкодившую собачонку, да ещё так смачно приложили к стене, что у него до сих пор болели спина, шея и затылок.
– Сколько же их было? – Может трое, может четверо. И все в шерсти. Но тогда Люська тем более стерва, согласись. Корчила из себя недотрогу, а не успел муж дуба дать, как она навела любовников полную горницу. Слышь, Иван, а может эти волосатые бугаи Сеню
и пришили. Из-за жилплощади. А может, Шишов Люську приревновал, а она киллеров наняла?
Царевичу подозрения Василия показались не лишёнными основания. Конечно, Люська, это вам не мафия какая-нибудь, но семейная жизнь без конфликтов не обходится, Иван это знал по собственному опыту. Та же Верка, несмотря на два своих высших образования, так иной раз заводилась, что Царевич всерьёз опасался если не за свою жизнь, то, во всяком случае, за здоровье. И уж если покладистый Иван не всегда мог угодить собственной жене, то, что говорить о Сене Шишове, зануде из зануд, способном и терпеливого человека вывести из себя. Не то чтобы Царевич одобрял крайности даже в отношении неприятных ему лично людей, но и в положение женщины он готов был войти, принять, так сказать, во внимание сопутствующие делу обстоятельства, но, разумеется, только в том случае если женщину зовут Люська, а не Верка.
– Деньги, будь они прокляты, – сказал вдруг сильно захмелевший после принятого стакана водки Кляев. – Природного русака отвергла, а на волосатого армянина польстилась.
– Ты мне этот национализм брось, – запротестовал Царевич. – Я не про нацию, я про деньги, – возразил Кляев. – Жадная она, Люська. Сквалыга. Шишов-то вечно ходил без рубля в кармане. Хотя получал в своей конторе немало. А эта спекулянтка знай слюнявила купюры на своём базаре.
– Не спекуляция это, Вася, а малый бизнес, – поправил гостя Царевич, разливая остатки водки по стаканам. – Знаем мы этот бизнес, – ядовито прошипел Кляев. – А баклажаны вокруг Люськи давно трутся. Мне Кузин говорил, что её на днях подвозил какой-то чернявый. Сумки выносил с барахлом. И всё под локоток Люську, под локоток.
– Сорвал, наверное, этот чернявый с Люськи не одну сотню за столь вежливое обхождение. – Да уж, конечно, сорвал, – хмыкнул Васька. – Даром только мы, лапотники, баб обхаживаем. Хоть бы твою Верку взять: она при новенькой квартире, а ты, дурак, как жил в хрущобе, так в ней и остался. А ведь на твои кровные квартира покупалась. Ну и кто ты после этого, как не лох. Сидишь у разбитого корыта, а Верка…
– Ты это брось, – прорычал Царевич, наливаясь злостью. – Ты в мои дела с Веркой не лезь. Понял, Василий. – А кто лезет-то, – немедленно пошёл на попятный Кляев. – Я это к тому, что все они бизнесменки. А в том бизнесе, между прочим, и Михеев с Вепревым крутятся. – Нашёл бизнесменов, – засмеялся Царевич. – Может, сотку они с той Люськи поимели за переноску грузов. Сам же говоришь, что вам едва на литр водки хватило.
Кляев ответил не сразу, долго смотрел в чёрный провал за Ивановой спиной, который в просторечии именуется окном. Царевич тоже глянул туда, но ничего интересного не обнаружил. Дождь, кажется, прекратился, а предвечерние сумерки сгустились уже до уровня беспросветности. В стародавние времена в эту пору зажигали фонари, но ныне со светом были перебои, поскольку городские власти экономили электроэнергию. Царевич тоже не спешил щёлкать выключателем, правда, отнюдь не из экономии, а просто лень было подниматься. Лица Кляева он почти не различал в темноте, да в этом не было особой необходимости, ибо за тридцать шесть лет знакомства он изучил своего приятеля если не на все сто процентов, то процентов на восемьдесят наверняка.
Кляев был неравнодушен к Люське, это Царевич знал. Новостью было только то, что Васька осмелился заговорить о своих чувствах вслух, и, судя по всему, был отвергнут с треском. Банальная, в общем, история, но многое объясняющая и в прорезавшемся Кляевском национализме, и в его классовой ненависти к малому бизнесу. – Кузин видел у Вепрева пачку зелёных. Можешь себе представить, целая пачка стодолларовых купюр.
– Кузин тебе порасскажет, – засмеялся Царевич.
Кляев в ответ на его смех сердито сверкнул из полутьмы глазами: – Шишов тоже видел у Михеева доллары. Буквально за двадцать минут до смерти они на моих глазах перепирались. Михеев-то всё пересмеивался да отнекивался, но на десять банок пива Сеня его раскрутил. Ты ведь Михеева знаешь, за целковый удавится, жмот. А тут десять банок пива выставил и глазом не моргнул. – Ну, перепало где-нибудь, – пожал плечами Иван. – Может, он нашёл бумажник с долларами.
– Может, и нашёл, – согласился Кляев. – Только за что тогда убили Сеню Шишова?
Вопрос был задан в лоб, но Царевич не стал спешить с ответом. Хотя мог бы, конечно, на Кляевские рассуждения бросить с покровительственной усмешкой что-нибудь вроде «в огороде бузина, а в Киеве дядька». А не спешил он по той простой причине, что Васькин рассказ вполне согласовывался с полученными от фсбшника сведениями. Хотя вроде бы ничего криминального и порочащего честь своей бывшей супруги ни от Кляева, ни от Матёрого Иван не услышал, но почему-то обеспокоился. В Верке, что там ни говори, всегда присутствовал дух авантюризма, который Царевич терпеть не мог и пытался вытравить за годы совместной жизни, но безуспешно. Бывшая жена вполне могла вляпаться в тёмную историю по легкомыслию и из любви к шальным деньгам. Матёрый вскольз упоминал о двух трупах, правда, в связи с ведьмой Вероникой, а не в связи с Верой Михайловной Царевич. – Михеев сказал в ответ на подначки Шишова – вот доберёмся до молодильных яблок, тогда и гульнём с коньячком и икоркой.
– Что? – Царевич аж подпрыгнул на жёсткой табуретке. – Какие молодильные яблоки? Ты в своем уме?
– Я-то в своём, – обиделся Кляев. – А вот ты дёргаешься, словно тебя шилом в зад колют. Где у тебя тряпка?
– В ванной, – машинально отозвался расстроенный Иван.
Кляев включил свет, недовольно покосился на следы своих ступней на линолеуме и отправился за тряпкой. Вернулся он неожиданно быстро и почему-то красный, как вареный рак, с прищуренными от смущения глазами.
– Там это… – сказал он, расстроенно потирая щёку. – Предупреждать же надо. – О чём предупреждать?
– Ни о чём, а о ком, – поправил хозяина гость. – Баба голая у тебя в ванной.
Царевич, разумеется, не поверил. То ли Васька шутит неудачно, то ли у него глюки начались от переживаний и потрясение сегодняшнего дня. Иван и сам был, можно сказать, на грани нервного срыва. И кабы не водка, то наверняка тоже увидел бы небо в алмазах.
– Показывай свою русалку, – не стал он спорить с Васькой.
Кляев в ванную, однако, не торопился, но дорогу хозяину дал. Царевич рванул дверь и застыл на пороге с открытым ртом. – Это ничего, что я так по- свойски, – распахнула гостья навстречу Царевичу глубокие как омуты зелёные глаза.
– Да нет, ничего, пожалуйста, – залепетал Царевич. – Я в том смысле… Спасибо, что зашли, Лариса Сергеевна.
Иван растерянно закрыл дверь и оторопело уставился на скромно поступившегося Кляева. – Дело житейское, – прокашлялся Васька и стал обувать свои разбитые вдрызг ботинки. – Темнила ты, Царевич, – сказал он уже в дверях. – А бабы все стервы.
Дверь за Кляевым закрылась, и стоявший столбом Царевич вздрогнул от звука щелкнувшего автоматически английского замка. Точно так же он щёлкнул за вошедшими в квартиру Царевичем и Кляевым, это Иван помнил совершенно точно. А у Ларисы Сергеевны нет и не могло быть ключей от Ивановой квартиры. Допустим даже, что дверь была открыта, допустим, что Царевич зачем-то понадобился Ларисе Сергеевне, но при чём здесь ванна? Пришла, разделась и сразу туда, так что ли?
Царевич и сам не заметил, как оказался в комнате, все его мысли были сосредоточены именно на ванной, где плескалась интеллигентная женщина, с явно неадекватным поведением. Собственно, Царевич знал Ларису Сергеевну постольку, поскольку она учила его оболтуса, но оболтус сейчас посещает совсем другую школу и по случаю развода родителей живёт у бабушки с дедушкой.
Не то чтобы Царевич боялся женщин вообще, а обнажённых в частности, но, согласитесь, свобода нравов свободой нравов, а вот так вваливаться в квартиру полузнакомого мужчины… Добро бы Царевич делал в её сторону какие-нибудь поползновения, но ничего подобного он и в мыслях не держал.
Вот история. Может эта Лариса Сергеевна психопатка? Ничего себе педагог. Нимфоманка чистой воды. Может санитаров вызвать? Мысль эта показалась вдруг Царевичу дико смешной, и он действительно заржал жеребцом, но тут же и оборвал смех. Уж очень жутковато разносилось ржание по пустой трёхкомнатной квартире. А в ванной, кажется, пели, во всяком случае, Иван отчётливо слышал женский голос и даже улавливал отдельные слова. Разумеется, не была ничего удивительного в том, что молодая тридцатилетняя женщина пришла в гости к нестарому и довольно таки приличному на вид мужчине. К тому же мужчине разведённому, а значит свободному в выборе очередных пристрастий. Не было ничего страшного и в том, что женщина воспользовалась его ванной. Ну, замёрзла на пронизывающем осеннем ветру, захотела погреться. Да мало ли… Может, она от природы чистоплотная.
Царевич, как мог, пытался себя убедить в том, что всё идёт нормально. Что так и должно быть. Ну, экстравагантная женщина, что тут поделаешь. Однако в глубине души он понимал, что концы с концами в его логических построениях не сходятся. И вообще после встречи со спецназовцем всё в его жизни пошло наперекосяк. Хотя нет, наперекосяк всё пошло после развода с Веркой. Эта ведьма грозила свести с ним счёты. И это после того, как Царевич отдал ей буквально всё, ну только что штаны с себя не снял. Скажите на милость, какие мы ревнивые. Ведь не было же у него ничего с Наташкой. Так, приобнял слегка. А уж эта дура в него всосалась своими намазанными губами. Пока Царевич искал пути отступления, ввалилась Верка с воплями и визгами, понабежали гости очумевшего от произошедшего Валерки Бердова, в общем, вспыхнул скандал до небес, в результате которого Царевич потерял и жену и друга.
Воспоминание о дурацком происшествии трёхмесячной давности окончательно выбило Ивана из колеи, и он заметался по залу, натыкаясь на мебель. Надо же так по-глупому рухнула семья, которая просуществовала худо-бедно почти семнадцать лет. Ну, принял тогда Иван, конечно, с избытком, что, между прочим, в данных обстоятельствах скорее облегчало его вину, чем отягощало. Трезвым он точно не стал бы уединяться с Наташкой, зная её вздорный, а во хмелю и вовсе неуправляемый нрав. А Валерка тоже хорош. Знает же каким сокровищем владеет, так нет же, корчит из себя оскорблённую в лучших чувствах невинность.
По коридору зашлёпали мокрые ступни, застигнутый врасплох Царевич метнулся в угол и почти упал в кресло.
– А почему в темноте сидим?
Иван, честно говоря, забыл о свете, да в комнате и без того было достаточно светло от уличного фонаря, зажжённого таки в свой срок рассеянными городскими властями. Во всяком случае, обнажённое женское тело Царевич видел очень хорошо. Лариса Сергеевна почему-то не озаботилась одеждой, хотя в квартире было прохладно по случаю осенней погоды и бережливости всё тех же городских властей, которые не спешили одаривать теплом своих замерзающих избирателей. Царевич, во всяком случае, почувствовал озноб, когда Лариса Сергеевна, прошествовав через зал, опустилась в кресло напротив.
Нельзя сказать, что Царевич в своей не такой уж короткой жизни был обделён женскими ласками, но надо честно признать, что женщины таких совершенных пропорций ещё не посещали его ни во сне, ни наяву. Вот уж действительно нимфа. – Рад, что вы нашли время и забрели на огонёк. В том смысле, что я всегда…
