Семейная жизнь весом в 158 фунтов

должна говорить?

— Все важные вещи я рассказываю.

— Правда?

— Эдит…

— Спроси Утч, — сказала Эдит.

— Утч? — переспросил я. — Откуда ей знать?

— Северин все рассказывает, — сказала Эдит.

— Я люблю тебя.

— Не волнуйся, — сказала она. — Что бы ни случилось, все утрясется.

Я хотел услышать вовсе не это. Она, похоже, примирилась с чем-то, а с чем — я не понимал.

— Спокойной ночи, — сказал я. Она повесила трубку.

Я попытался разбудить Утч, но она лежала в постели, как тяжелая, округлая, плотная дыня. Мне даже захотелось укусить ее. Я покрывал ее поцелуями, но она лишь улыбалась в ответ. Силовые приемы? Еще один борцовский термин. Мне не нравилось, когда так говорят о любовных отношениях.

Утром я спросил у Утч, что такого знает Эдит о Северине или он думает, что она знает.

— Если Эдит захочет, — сказала Утч, — она сама тебе расскажет.

— Но ведь тебе что-то известно. Я тоже хочу знать.

— Ну и что? — сказала Утч. — Северин так захотел; если бы ему хотелось, чтобы знал ты, он бы рассказал тебе. А если бы Эдит хотела, она сама бы рассказала.

— Но если бы она не хотела, то и не сказала бы, что я могу обо всем спросить у тебя.

— Нет, это невозможно, — сказала Утч. — Я пообещала Северину, не говорить. Постарайся узнать в интерпретации Эдит.

Она отодвинулась от меня. Я знал эту ее позу — коленки подтянуты, локти спрятаны, волосы скрывают лицо.

— Смотри, — сказала она; я знал, что сейчас произойдет, — мы с тобой живем по твоим правилам. Ведь именно ты сказал: «Если ты с кем-то встречаешься, я ничего не хочу об этом знать. Если я с кем-то встречаюсь, тебе не нужно знать». Так?

— Так, — сказал я, прильнув лицом к ее волосам. — И, кажется, я знаю, что все годы у тебя никого не было, верно? — сказал я.

— Не спрашивай, — сказала она. Она блефовала. Я был в этом уверен. — А я, кажется, знаю: у тебя их было несколько, — добавила она.

— Верно, — сказал я.

— Я не спрашиваю.

— Да, ну а я спрашиваю, Утч.

— Ты меняешь правила, — сказала она. — Я думаю, о таких изменениях ты должен оповещать хоть немного заранее.

Она придвинулась ко мне и положила мою руку себе между ног. (Самое важное правило — бери, когда тебе предлагают.)

Там у нее было уже влажно; она начала тереться об мою руку.

— О ком из нас ты сейчас думаешь? — спросил я ее. Не было ли это жестоко?

Но она сказала:

— Обо всех вас, — и засмеялась. — О двоих, троих, четверых одновременно.

Она быстро взяла в рот, сдавив коленями мои уши. На вкус Утч напоминала мускатный орех, ваниль, авокадо; зубами она действовала очень осторожно. Интересно, только со мной Эдит теряла контроль в такой позе? Неужели Северин и вправду говорил ей: «Вы оба хорошо устроились. У вас идеальный роман, и вы ни в чем не виноваты, а мне и Утч предоставляете возможность лишь развлекать друг друга. Нам не очень-то приятно чувствовать себя лишними, согласна?»

Как он мог говорить так об Утч? Утч, которая вкуснее жареной телятины, вкуснее подливки для жаркого; рот ее достаточно велик, чтобы вместить любые иллюзии.

Я спросил ее:

— Тебе кажется, что тобой манипулируют? Как раз это, наверное, чувствует и Северин? Но ведь я знаю, что до Северина у тебя не было других любовников, правда?

Она сильнее прижалась ко мне.

— Я никогда не спрашивала тебя про Салли Фротш, — сказала она, — хотя раньше ты никогда так внезапно не менял своего отношения к приходящим няням.

Она говорила отрывисто, поскольку рот ее был занят. Я был поражен ее информированностью.

— А эта Гретхен или как там ее звали? Вольнослушательница по какому-то там предмету?

Я не верил своим ушам.

— А эта бедненькая разведенная миссис Стюарт? Я никогда не думала, что ты так здорово чинишь обогреватели.

Она аккуратно взяла всего меня в рот и не отпускала.

Знала ли она о других? Не то чтобы их было очень много, и уж конечно, все это было несерьезно. Я не мог вспомнить, когда бы подозревал ее в любовной интрижке; никогда ни к кому я не ревновал ее. Но кто может дать гарантии? По крайней мере, я знал, что у Эдит до меня ничего не было. Я хотел освободить рот Утч, чтобы поговорить, но она сжала мои уши еще сильнее. Наверное, этот жест означал: «Лучше спроси Эдит еще раз». Я пытался сопротивляться, но ритм ее движений был слишком интенсивен. А Северин? Конечно, этот моральный абсолютист без промедления потащит Утч на маты.

«Спроси Утч», — сказала Эдит. Я пытался. Когда я кончил, ее рот стал мягким, как чашечка цветка. И хоть я дважды чувствовал, что она на грани, я все же знал, что она еще не кончила.

— Ничего, — прошептала она. — Я свое получу потом.

Интересно, от меня или от него? Я пошел в ванную и выпил три стакана воды.

Когда я вернулся в спальню, она как раз пыталась получить свое. Перевозбудившись, она могла кончить только сама. Эта грань у нее была очень зыбкой, и иногда я мог помочь ей немного, а иногда сохранял нейтралитет. Нельзя слишком вовлекаться в это. Я лег рядом, но не касался ее. Смотрел, как она трогает себя: глаза закрыты, поразительная сосредоточенность. Иногда, если я дотрагивался до нее в такой момент, это было как раз то, что ей требовалось, но подчас могло все испортить. Я понял по ритму, что она уже близка к завершению. Дыхание ее замирало, потом опять становилось чаще; губы привычно округлялись. Иногда какое-нибудь слово могло подтолкнуть ее к финалу, любое слово, тут главное — звук моего голоса. Но когда я посмотрел на ее зажмуренные глаза и напряженное лицо, то понял, что и в самом деле понятия не имею, кого из нас двоих она сейчас видит, да и только ли из нас? Я хотел крикнуть ей в лицо: «Это он или я?» Но знал, что отвлеку ее. И вот она уже кончала, она издавала горловые звуки, становившиеся все ниже, ее диафрагма двигалась, как у рычащего льва. Она замедлила ритм, как будто выпевая по нотам свой стон. Она кончала, и ничто не могло помешать ей; я мог делать все что угодно — кричать, кусаться, даже снова войти в нее. Ничто бы ее не отвлекло. Но я не стал делать ничего такого. Я искал в ее лице разгадку, прислушивался, не назовет ли она имя — или мое, или его, или чье-то еще.

Но то, что она сказала, было даже не по-английски.

— Noch eins! — крикнула она, извиваясь, ударяя по кровати.

Мне было понятно это; я посетил в Австрии достаточно много баров, чтобы знать это выражение. Его произносишь, когда у тебя кончилось пиво, а ты хочешь еще. «Noch eins!» — кричишь ты, и официант приносит тебе «еще раз».

Утч лежала, расслабившись, одной рукой все еще трогая себя, а другую поднеся к губам. Я знал, что она пробует себя; она говорила, что ей нравится собственный вкус. В этой позе она была похожа на Катрину Марек на рисунке Курта Уинтера.

Нас, авторов исторических романов, часто поражают бессмысленные совпадения, и я подумал: а знаю ли я вообще Утч? Были ли мы, все четверо, достаточно мудры, чтобы постараться узнать друг о друге больше, чем уже знали?

Я лежал рядом со своей женой, которая хотела еще раз. Мне же казалось, что она выглядела вполне