— Может, сжечь все это на фиг? — тихо произнес Мудар. — Мы живем на своей Земле, а то, что прятали от нас старики, — история чужого мира.
— Который остался где-то в другой Вселенной, — добавил я..
— У вас как с головами-то? — озадаченно посмотрел на нас с Мударом Николка. — Может, тогда и посадочный модуль, что у озера стоит, тоже взорвать? И кладбище стариков с землей сровнять? А с кораблем, что до сих пор на орбите висит, что делать прикажете?
— Почему мы вообще должны все это от кого-то скрывать? — непонимающе развел руками Серега.
— Потому что это никому не нужно, — сказал я. Мы спорили еще минут двадцать и в конце концов решили собрать все архивные материалы, что хранятся в доме старика Федота, и оттащить их в посадочный модуль. Николка сказал, что в модуле подходящие условия для долгосрочного хранения архивов. Вот пусть они там и лежат до тех пор, пока кому-то не понадобятся. Хотя мне так кажется, что никто ими заниматься не станет. Ну и что с того, что старики прилетели с другой планеты, находящейся в иной Вселенной? Мыто все родились здесь, на нашей Земле. Откуда тут взяться ностальгии!
В кармане у меня заверещал мобильник. Звонила мать.
— Дима, звонил отец, — быстро заговорила она. — Он собирается остаться на пастбище еще на пару дней. Хочет, чтобы и ты к нему подъехал.
— Понял, мама, я ему перезвоню, — ответил я.
— Не перезвоню, а немедленно отправляйся! — повысила голос мать.
— Договорились. — Я решил, что лучше не спорить. — Ты знаешь, старик Федот действительно умер.
— Ну и хорошо, — тут же ответила мать.
— Почему хорошо? — удивился я.
На этот раз ответ последовал не сразу. Должно быть, мать сама задумалась над тем, что сказала.
— Не знаю даже, — произнесла она наконец. — Само как-то вырвалось... Но мы всегда будем помнить стариков.
Конечно, мы будем их помнить. Вот только планету непременно назовем по-своему.
РЕФЛЕКСИЯ
Синдром Лазаря
Многое и другое сотворил Иисус:
но если бы писать о том подробно,
то, думаю, и самому миру
не вместить бы написанных книг.
Живым не дано знать, что такое смерть, а для мертвых понимание этого уже не имеет значения. В смерти нет страдания. Точно так же, как не несет она с собой и избавления от страданий. В смерти нет ничего. Потому что смерть — это небытие. Но совсем не в том смысле, как понимают это живые. Небытие, дверь в которое открывает смерть, невозможно описать словами, потому что ТАМ не существует ни слов, ни образов, ни движения.
Людям, стоящим у смертного одра друга или родственника, кажется, что они видят процесс умирания. На самом же деле смерть — это один бесконечно короткий миг, за который просто невозможно что-либо почувствовать или осознать. Смерть — это не переход к новой жизни, а разделительная черта, переступить которую никому и никогда не удастся, потому что в момент смерти даже само время превращается в ничто. В момент смерти человек оказывается в финальной точке, к которой движется мироздание, — после нее уже никогда ничего не будет. Едва лишь соприкоснувшись с ней, мысли, чувства, желание, которыми жил человек, в одно мгновение превращаются в АБСОЛЮТНОЕ НИЧТО.
Так происходит со всеми. Так было и со мной. Я не знал о том, что умер, до тех пор, пока вдруг не услышал слова, обращенные ко мне:
— Лазарь! Иди вон!
Я не мог понять, откуда доносятся эти слова, потому что не знал, где нахожусь. Но голос, который произнес их, был столь требователен и такая властная сила звучала в нем, что я, помимо желания и воли, сделал попытку подняться. Сделать это оказалось невероятно трудно — я не чувствовал своего тела. Но зато теперь я знал, что был жив, хотя пока еще и не понимал, как это могло случиться, потому что вместе с осознанием собственного бытия ко мне вернулись и воспоминания.
Я вспомнил о страшных болях в животе, мучивших меня на протяжении одиннадцати дней. На двенадцатый день я лег и уже не смог подняться. Сестры, Марфа и Мария, как могли старались облегчить мои страдания. Но мне уже ничто не могло помочь. Под вечер, за час до захода солнца, я умер.
И вот теперь я снова осознавал себя живым. Но этого не могло быть.
Я снова попытался подняться на ноги. На этот раз мне это удалось, но я почти не мог двигаться из-за пут, стягивающих мои ноги и руки. Глаза мои были открыты, но я видел только тусклый свет, и более ничего. Но зато я мог слышать. И слух мой улавливал приглушенные голоса людей. Преодолевая сопротивление пут, я медленно двинулся в том направлении, откуда доносились голоса.
Я шел, и свет становился все ярче. Но я по-прежнему ничего не видел. Я чувствовал страх, потому что не знал, где нахожусь и что со мной происходит. Я был мертв. Я не мог видеть никакого света, не мог слышать ничьих голосов и уж подавно не мог двигаться.
И вдруг голоса, которые по мере моего продвижения вперед становились все отчетливее, разом смолкли. Тишина была настолько глубокой, что мне показалось, будто я вновь провалился в вечное безмолвие.
Внезапно тишину разорвал пронзительный женский крик, в котором слились воедино ужас и мистический экстаз.
— Развяжите его, пусть идет! — властно приказал кому-то тот же голос, что позвал меня из Небытия.
Я почувствовал несильные толчки с обеих сторон. Затем кто-то положил мне руку на затылок, требуя, чтобы я опустил голову. Как только я сделал это, с глаз моих спала пелена. Оказалось, что все это время мне не позволял видеть платок, которым обвязывают голову покойного. Несколько человек быстро освободили руки и ноги мои от погребальных простыней и, побросав их на землю, отошли в стороны.
Я стоял у входа в пещеру. Рядом лежал большой камень, которым до того, как его откатили в сторону, был завален вход. Должно быть, это та самая пещера, в которой я был погребен. Вход в пещеру полукругом обступали люди. По большей части это были жители Вифании, моего родного селения. Но некоторых из них я видел впервые. Люди смотрели на меня, а я не мог понять, что выражают их лица — восторг или ужас. Радость я увидел только на лицах моих сестер, Марфы и Марии, которые молча плакали, утирая катящиеся по щекам слезы концами накинутых на плечи платков.
Впереди толпы, всего в двух шагах от меня, стоял невысокого роста человек с рыжеватыми
