опасалась соперничества. Предстоятельницей может быть лишь женщина, сведущая в орденской магии, самое большее, на что может рассчитывать сестра Мария, — ожерелье бланкиссимы, но теперь этого было мало!
Наперсница королевы была со всеми мила, спокойна и холодна, как горный снег, и никто не знал, как она ненавидела тех, кто занял ее место. Но из ненависти меч не скуешь. Мария честно исполняла поручения Анастазии, но мысль о собственной игре, сначала смутная и неясная, затягивала, как водоворот. С Элеонорой все было ясно, и Маргарита повернулась к Пьеру. Он был отвратителен, этот слизняк с редкими серыми волосиками и нездоровой кожей, но умен. Пьер был жаден, труслив, мнителен, он никому не доверял, но он сумел за несколько месяцев подмять под себя страну, которая его презирала и ненавидела. Конечно, ему помогли, но воли и ловкости коронованному крысенку не занимать. Мария следила за Пьером со странной смесью брезгливости и восхищения, с каждым днем укрепляясь в мысли, что из него выйдет отличный союзник против сильных покровителей. Наперсница королевы подозревала, что Пьеру не по душе быть марионеткой в руках Ифраны, Церкви и Ее Иносенсии, но обойтись без Анастазии он не может.
Свалив убийство детей Филиппа на Александра, Предстоятельница намертво привязала Тартю к себе. Это была не просто помощь — королю доходчиво объяснили, что с ним станет в случае непослушания. Его разорвут в клочки его же подданные как убийцу, бастарда и узурпатора, и все будет чисто, ибо он таковым и является. Заставить арцийцев разлюбить горбуна было трудно, помочь им вспомнить о ненависти к тому, кого они раньше терпеть не могли, легче легкого.
Во время представления Мария сидела в королевской ложе, но смотрела не на сцену, а на королевскую чету. Им обоим было страшно, королю и королеве, но по-разному. Элеонора боялась мужа, муж боялся будущего. Он был в руках циалианок и знал это, а нужно, чтобы в наперснице жены он увидел возможность вырваться из-под опеки. Конечно, в такой игре недолго и голову сломать, но это лучше, чем ходить с опущенными глазами за незаконной сестрой и доносить, доносить, доносить…
Оставалось решить, как и с чего начать. Пьер не из тех, с кем можно говорить с пустыми руками, нужно какое-то оружие и какое-то лакомство, чтобы он увидел ее силу и понял, что она на его стороне. Способ был, древний и безотказный, но слишком отвратительный. К мужчинам Марию никогда особенно не тянуло, но представить себя в объятиях Пьера… Нет, тут нужно что-то другое, но другое не придумывалось, а потом с севера стали поступать странные вести.
Пиесы господина Перше на жителей Тагэре, Эстре и Мальвани не подействовали, напротив, оттуда в Среднюю Арцию заползла похабная песенка, сводившая на нет усилия актеров и драматургов. Кто бы ни был неизвестный сочинитель — гениальным шалопаем, опытным магом или и тем и другим, — но его выдумка напрочь разрушала магию сказки о горбатом убийце и обращала злость и негодование зрителей на исполнителей и короля.
В Мунт непозволительные вирши прислал один антонианец. На первый взгляд, в них не было ничего особенного — обычная уличная похабень из тех, что распевают подвыпившие студиозусы. Марии песню показала Ее Иносенсия.
— Что ты думаешь об этом?
— Ничего, — честно призналась наперсница Ее Величества, — этот поэт вряд ли будет великим.
— Он уже велик, так как сочинил песню, разошедшуюся по всему северу, если не по всей стране. Многие пишут лучше и достигают меньшего. Ты знаешь, как все происходит? Труппа дает представление, все идет прекрасно, пока кто-то не начнет орать про крапиву. В итоге на сцену летят тухлые яйца, а все обнимаются и поют. Это магия, осознанная или нет, но магия. Кто-то идет по следу наших актеров и мешает им. На севере творятся странные дела, Мария.
— Может быть, дело в том, что те провинции всегда были на стороне Тагэре?
— Это объясняет все или не объясняет ничего. Как себя чувствует малышка Нора?
— Плохо, ей тяжело дается беременность.
— Пьер ей еще не изменяет?
— Нет, хотя глаза у него голодные.
— Он родился голодным, — на лице Анастазии возникло брезгливое выражение, — и трусливым. Первый раз изменить жене сложно, потом пойдет как по маслу. Я должна знать, кто будут его любовницы. И кто будет любовником королевы.
— Ее Иносенсия ошибается, Нора слишком труслива.
— Трусливые женщины — очень легкая добыча. Другое дело, что во дворце не осталось мужчин, разве что гвардейцы. Ты попала не к самому веселому двору, дитя мое.
— Я должна веселиться?
— Если ты захочешь приблизить к себе какого-нибудь рыцаря, я возражать не буду. Любовь мешает и магии, и политике, только если она чрезмерна. Но я должна знать, кем будет твой друг.
— У меня нет друга.
— Я знаю, — очи Ее Иносенсии были холодны и равнодушны, — я говорю о том, кто будет, а он будет. Рано или поздно. И его, моя дорогая, не должны звать ни Его Величеством Пьером, ни Его Высокопреосвященством Клавдием, ни Его Преосвященством Илларионом. Остальные к твоим услугам.
НЭО РАМИЭРЛЬ
На двух лицах и одной почти что морде был написан вопрос: «Что Он тебе сказал?», но Аддари и Норгэрель молчали, не желая торопить друга, а лльяма говорить еще не научилась. Нэо тряхнул головой, приводя в порядок мысли, и усмехнулся, вспомнив привычку Рене. Адмирал, решившись на очередную безумную выходку, ведущую к победе или погибели, всегда рывком отбрасывал назад волосы. Знал бы Рене, куда ведет его невероятная звезда и до чего ему остался лишь шаг…
Лльяма не выдержала первой и сиганула на грудь хозяину, едва не сбив того с ног. Нэо засмеялся и потрепал сверкающий синий загривок.
— Скоро мы увидим отвратительное место, Волчонка.
Огневушка не возражала — отвратительное так отвратительное. Где наша не пропадала! Порождение Тьмы предприняло еще одну попытку обнять эльфа, но Рамиэрль вовремя увернулся.
— Сидеть, Волчонка! Сидеть! Аддари, Норгэрель! Вам лучше остаться здесь. Это не так уж и плохо, Фэрриэнн достоин того, чтобы ему служить…
— А ты?
— Мы с Волчонкой попробуем прорваться.
— Почему ты не хочешь, чтобы мы шли вместе?
— Аддари, я ОЧЕНЬ этого хочу, но, понимаешь ли, я уже не совсем я. Это трудно объяснить, но я носил Кольцо Ангеса, у меня получается черпать из Бездны и даже из Тьмы, а вы оба — Свет и Жизнь.
— И что?
— Дорога в Тарру, по крайней мере, та, о которой говорит Ангес, лежит через погибший мир. Это даже не Светозарное, это хуже. Вы можете не выдержать.
— Это тоже сказал Ангес? — на лице Аддари проступило упрямое выражение луцианских времен, когда Солнечный принц вопреки здравому смыслу настаивал (и настоял!) на разговоре с паладинами.
— Воин не видел нынешнего Светозарного, ему туда дороги нет, но он сказал достаточно, чтоб я понял, куда иду. Бездна в сравнении — цветочная поляна.
— Не стоит говорить загадками, — подал голос Норгэрель, — мы заслужили правду, а бояться нам давно нечего.
— А вот я боюсь. Хорошо, Ангес сказал, что нам нужно пройти через мир, павший под тяжестью своих грехов на глазах высших сил, игравших там в свои игры. Праведные души были спасены, о том, что сталось с остальными, лучше не думать. Там был храм, связанный с силами, чуждыми и Тьме, и Свету, и оттуда ведет странный след. То, что мне показал Воин, ОЧЕНЬ похоже на то, что мне показал Эмзар незадолго до нашего с Норгэрелем ухода. Я попробую пройти этой тропой. Если повезет, мы окажемся в
