— Я?! Похож на милорда? Полли, ты о чем? Как меня можно перепутать с герцогом?!
— А очень просто. Только у него на лице было точно такое же выражение абсолютно дебильного счастья и ни следа озабоченности, как у прочих жеребцов!
— Вот как? Тогда я и правда, пожалуй, посижу немного. Не хватало еще, чтоб меня и в самом деле за милорда приняли. А ты посидишь со мной?
— Я полежу с тобой. Рядом. И не только.
— Полли, ты уверена? Все равно сделать сразу же еще и второго нам не удастся. Давай лучше по порядку. Сначала ты родишь этого...
— Ну если марлецийский доктор не сможет придумать, как нам получить немного удовольствия прямо сейчас, то я не знаю, чему он там и вовсе обучался в своей Марлеции...
Почему я совсем не боюсь за свою любимую женщину? Откуда эта сумасшедшая уверенность, что все будет хорошо, что ничего не случится? Ведь я так и не разгадал загадку. Я не ближе к ответу, чем был в самом начале. Я только знаю, что секрет действительно в 'проклятии эльфов'. Вот только само это понятие искажено. Проклятие вовсе не в том, что эльфы бросили в гномов некое зловредное эльфийское заклятие, делающее роды такими тяжелыми, если и не вовсе смертельными для женщины. Так до сих пор считают большинство гномов, но это глупая ложь и дикость. Проклятие в том, что эльфы перестали нам поставлять некое снадобье, эти самые роды облегчающее. Нехорошо, конечно. Ну так на то и война. Поставлять противнику снадобье, позволяющее с легкостью рожать новых воинов?
С врагами не торгуют. Даже сумасшедшие не торгуют с врагами. Врагов убивают.
Проклятием для народа гномов был не тогдашний король эльфов, принявший такое жестокое решение, а собственный Владыка, развязавший никому не нужную войну, так дорого обошедшуюся его народу.
Вот только имеет ли это все отношение к Полли? Она-то ведь — человек. Или это из-за меня с ней может что-то случиться? Конечно, найди я рецепт этого снадобья, ей было бы легче. Он ведь на всех действует, я уверен. Эльфы его не для гномов, для себя делали. Так что и Полли помогло бы. Если бы я нашел... но я не смог.
И все же я за нее совсем не боюсь. Это так странно. Людям ведь тоже случается рожать тяжело и страшно, но с Полли этого не случится, я знаю. Я буду рядом и помогу, но я точно знаю, что все будет хорошо. Не как врач, не как муж, как что-то большее, чем я могу себе представить... чем могу объяснить.
У нас ведь и вообще не должно быть детей. Еще недавно гномы и вовсе не верили, что от союза с людьми могут быть дети. Потом прошли слухи о Фицджеральдах. Самые твердолобые цверги до сих пор в них не верят, хотя теперь это уже установленный факт. Но все-таки это большая редкость. Страшная редкость. Так почему должно повезти именно мне? Я не надеялся. Это было бы все равно что на чудо рассчитывать. Я не смел. Не верил, что для меня это возможно. Вот мне, неверующему, чудо и выпало. С размаху и по лбу. Быть может, потому я и не боюсь. Те прежние чудеса были злыми. Когда б не Джеральд Олбарийский, они бы и вовсе плохо кончились. Король и так не всюду поспел. Сделал, что смог, а большего и король не может.
А это, наше с Полли чудо, оно доброе. И я никого не брал силой, скорей уж это меня скрутили по рукам и по ногам. Но разве я был против? Разве я не замер в восхищении, когда самая потрясающая девушка впервые поцеловала меня? Разве не об этом я мечтал, когда учил ее читать? Такое замечательное чудо просто не может окончиться плохо. Иначе над головами людей по ночам висело бы не потрясающее звездное небо, а какая-нибудь грустная мерзость, и глаза моей жены не сияли бы как ласковые и мудрые ночные звезды... впрочем, тогда это не были бы глаза моей жены.
Так что ничего с нами не случится. Просто у нас будет ребенок. Сын. Или дочь. Мужчины людей мечтают о сыне. Гномы — о дочери. Будущей невесте. А я — просто счастлив. И я твердо знаю одно: наш с Полли ребенок имеет право быть кем он захочет — хоть сыном, хоть дочерью. Пусть это будет его или ее решение. Достаточно того, что мы без нее, без него решили, что ей, ему надлежит быть на этом свете, да еще и удовольствие с этого получили. Будет с нас. Дальнейшие решения нам принадлежать не смеют. Нам остается радость, и господь всемогущий видит — этого достаточно.
Крик был громкий. Даже очень. То ли чужие дети тише орут, то ли на них меньше обращаешь внимания. А вот когда на белый свет появляется свой...
— Вот видишь, а ты боялся, — слабо улыбнулась измученная Полли.
— Это не я боялся, — страшным хриплым шепотом отозвался Хью. — Я не смел бояться. Это во мне боялось то, что гораздо старше меня.
Если бы Полли могла в этот миг внимательно посмотреть в глаза мужа, она увидела бы в них седой древний ужас мужчины-воина, в гости к которому заглянул неназываемый страх — страх, который нельзя поразить мечом, и что с ним тогда делать, с этим страхом? Однако Полли было не до того. У счастливо разрешившейся от бремени женщины обычно хватает других более насущных дел.
— Он совсем недолго плакал, — тихо сказал ее муж.
— Конечно. Он сразу понял, что кушать гораздо важнее, — улыбаясь, ответила она.
— Уже ночь, — промолвил Хью.
— Ага, — согласилась Полли. — Маленький зануда не мог подождать до утра.
— Ты ничего не понимаешь, любимая, — проговорил Шарц, раздергивая занавеси, — ему просто очень хотелось поскорей увидеть звезды.
— Ничего. Вот покушаем и посмотрим.
— ...и я собираюсь пригласить тебя, сэр Хьюго, и тебя, леди Полли, присоединиться ко мне и миледи в нашей поездке ко двору, — закончил Руперт Эджертон, герцог Олдвик.
— Ни в коем случае! — вырвалось у сэра Хьюго Одделла.
'Сэр рыцарь, вы — идиот! — мрачно констатировал мигом проснувшийся в глубинах сознания петрийский разведчик Шарц. — Какого черта вы отказываетесь с таким явным испугом?'
'А что, я должен был — согласиться?!! — взвыл перепуганный сэр Хьюго, рыцарь, доктор и шут. — Ко двору! Да ты в уме?! Джеральд меня раскусит! Он сразу увидит во мне — тебя. И тогда — все. Плакала моя счастливая жизнь! Плакала твоя проклятая миссия! Хоть это ты понимаешь?!'
'Заткнись! — прошипел лазутчик. — Заткнись и слушай: ты должен согласиться на эту поездку. Дать себя уговорить, понял? Делай вид, что просто застеснялся, так, мол, оно все неожиданно, то да се, а сам соглашайся... Потом отыщешь предлог — и не поедешь. Скажем, у тебя больной. Срочный. Тяжелый. Ты рад бы, да не можешь. Или нет! Ты присоединишься позже. Так еще лучше. Вот закончишь с этим бедолагой и присоединишься. Пусть они едут — ты догонишь'.
'И что мне с того толку?' — метался несчастный Хью.
'Элементарно. Ты спешил, но опоздал. Ах какая жалость, сколько я пропустил, и все такое... Долг врача, будь он неладен!' — фыркнул лазутчик.
'Будь она проклята, эта твоя миссия!' — выдохнул Хьюго.
'Это и твоя миссия! — резко напомнил Шарц. — И запомни, это не я, это ты нас когда-нибудь погубишь! Своей трусостью и неосторожностью погубишь. Это не меня, это себя тебе нужно ненавидеть!'
'Можно подумать ты — образец осторожности! — рассердился Хью. — А заодно и образец доброты!'
'Ну и болван же ты, коротышка!' — усмехнулся Шарц.
'Сам такой!' — обиженно отозвался Хью.
'Вот уж нет! Я-то — нормального роста!' — потешался Шарц.
'Это снаружи. А внутри?' — парировал Хьюго.
'Запрещенный прием, — после долгого молчания отозвался Шарц. — Мне бы твои возможности!'
'Нет уж, хватит того, что ты моими пользуешься в своих целях!' — рассердился Хьюго.
— Ни в коем случае, — растерянно повторил Хьюго, ошарашенно глядя на герцога. Прежней убежденности в его голосе уже не было, фразу он повторил просто по инерции.
— Но... почему? — удивленно уставился на него герцог Олдвик.
Он смотрел так внимательно, что Хью даже испугался, не услышал ли его светлость перебранку в
